Когда стемнело, мы стали готовиться к поиску: вымазали лица сажей, подвесили ножи так чтобы они не мешали, переобулись в лапти. Все это мы проделали в овраге на краю кочевья. Мне пригодились навыки, приобретенные в дивизионном спецназе, да и у Урхо тоже были, судя по всему, неплохие учителя. Дорога в Змеиную балку заняла у нас часа два, в основном из-за того, что приходилось опасаться конных разъездов. Один раз мы едва успели упасть в высокую траву, как совсем рядом с нами по камням застучали копыта: это двое всадников спускались шагом, стремя-в-стремя, по каменной осыпи. Конь заржал и в лунном свете можно было разглядеть наездника, привставшего в стременах. Он что-то сказал своему спутнику на незнакомом языке. Явственно прозвучало слово "шарканьок18", наверное означающее Змея в каком-нибудь падеже или во множественном числе. В звуке его голоса чувствовалось скрытое напряжение, а может и страх. Второй ответил ему что-то успокаивающее. А еще они распространяли сильный чесночный запах, настолько сильный, что невыносимо чесалось в носу и я едва удерживался от непреодолимого желания чихнуть в рукав. Это ж сколько надо было чесноку наесться, чтобы так благоухать?
– Что они сказали? – спросил я, когда звук копыт замолк вдали.
– Я плохо знаю этот язык – неуверенно сказал Урхо – Вроде бы первый боялся, что Змеи нападут на них по ошибке. А второй заверил его, что сегодня чудовищ не выпустят.
Интересно, как монстры отличают своих от чужих? Мы двинулись дальше. Вскоре Урхо предупреждающе поднял ладонь вверх – стой. Я подполз к нему и локоть моей правой руки потеряла опору: мы с ним лежали в верхней части круто уходящего вниз склона. Наверное, это и была Змеиная балка. Как назло, обе луны зашли за тучи и внизу ничего не было видно. Зато слышно было очень хорошо. В прохладном ночном воздухе раздавались непонятные и мрачно-тревожные звуки, похожие не то на птичий клекот, не то на шипение. Обоняние меня тоже не подвело: воняло снизу мерзопакостно. Запах был такой, как будто там были собраны штабеля дохлых котов. Подобный запах издает выдержанный сыр камамбер, пролежавший неделю на подоконнике в маленькой, закрытой на все окна парижской квартирке. И этот запах внизу шевелился, ерзал и распространялся. К ерзанию добавились невнятные человеческие голоса, но слов разобрать не удавалось. И тут тучи разошлись.
Вначале выглянула Луна, потом Месяц. В свою вторую ходку в прошлое я наконец научился их различать и по размеру, и по цвету. Лучи обоих светил скрестились на дне балки и тогда я увидел тех, кто возился и вонял внизу. Это не были знакомые мне вараны, вовсе нет. В тех ползучих Змеях все же было что-то от обычной ящерицы: смешная разлапистая походка, раздвоенный язык, размахивание головой из стороны в сторону. В этих же тварях не было ничего знакомого, никаких аналогий. Поэтому они выглядели совершенно чуждо и бесконечно мрачно. Разве что можно было их сравнить с гигантскими летучими мышами, но вместо привычных забавных мордочек я увидел огромные птичьи головы с длиннющими, как у тукана, гребнями и жуткими пастями-клювами. По обеим сторонам этих уродливых голов возвышались неестественно вздернутые вверх острые плечи фантастической пародией на тело живого существа. Твари копошились внизу, неуклюже переваливаясь на коротких, массивных ногах с когтистыми лапами и издавая эти скрежещущие и шипящие звуки. Они вертели своими огромными головами как вороны: резко, одним движением поворачивая клюв с нависшим над ним гребнем. Два монстра дрались, вырывая друг у друга огромный кусок чего-то и я понял, что не хочу знать, что они не поделили. А еще была в этих тварях какая-то неправильность, нечто чуждое, потустороннее. Даже чудовища из мрачных снов Франциско Гойя были ближе нашему миру, чем эти жуткие монстры.
