Сердце Бобича дало сладкий тягучий сбой. Они. Они, милые. Кара с Желею самолично явились ему во кровавой туманной плоти, чтобы дух его поддержать и помочь и подсказать. Ай, спасибо, великие богини мстильные, исполать вам, а уж какая вам на Святки будет жертва желанная, всем жертвам жертва, то-то возликуете.
Ни сидеть, ни стоять на месте Бобич не мог, о сне и говорить нечего, какой сон? Кружил по капищу, будто зверь по клетке, и душила его, Бобича радость. Трудно жить на Высоцком Погосте и бороться за власть, и пока жива болотная ведьма, не видать ему той власти, как собственных ушей. Даже хранильники после Осенин глядели неуважительно, приказы выполняли с нагловатой ленцой. Не было до сего дня подступа к Потворе, не имел силы вогнать в гроб гнусную каргу, да только и величайшая из колдуний против мстильных богинь что плевок растертый. Пришел, видно, конец богомерзкой лисе. Самим небожителям стала она костью поперек горла со своею с дряхлой Мокошью. Скорей бы в граде Серпейском ворота открывали, помчался бы туда сломя голову за подмогой. Оно конечно, справиться можно бы и самому, но это с одной стороны. А с другой-то лучше повязать Серпейский град кровавой круговой порукою. И при том непременно соблюсти видимость закона.
Весь Погост измерил Бобич шагами десятки раз. Измаялся в ожидании солнышка. Но за ограду ни-ни, ни ногой. Гоже ли, в самом деле, третьему волхву у ворот со смирением стоя доступа в град дожидаться? А пришел в град, как нарочно, подступа к воеводе никакого нет, никаких речей воевода не слушает и не разбирает, пышет злобой и на бояро́в своих налетает петухом. У некоторых уж и рожи разбитые.
– Что стряслось? – спросил волхв, ни к кому в особенности не обращаясь. А из толпы бояро́в тут же вывернулся Кривой Махоня, ухватил Бобича под локоток, поволок в сторонку, не успел Облакогонитель опомниться, а уж стоял за воеводской спиною и в рыло Махонино кривое поганое пялился оторопело.
Махоня, подмигивая, рожи корча и дергаясь телом, объяснил, что, слов нет, виноваты во всем они, бояры́, а воевода-батюшка и милостивец, естественно, кругом прав. Речи Махонины были туманные и нарочито путаные, слушая его, Бобич потихоньку начал закипать, а Махоня глядел в Облакогонителевы бешеные глаза невинно и тарахтел сорокою, но сам потихонечку от волхва отодвигался.
Из тех Махониных туманных речей, как будто бы, выходило, что ярится воевода на необоримое боярское воровство. Тащат-де они из общинного из градского имущества все, что плохо лежит, а что лежит хорошо, то тоже тащат.
