Конечно, ленточка для волос оказалась ненадёжной верёвкой. Или я плохо завязал узлы. Так или иначе, камень выскользнул из пут, как только я зашвырнул щенка в реку. Он же отчаянно забарахтался на мелководье. Банда разочарованно застонала.
— Давай, мелкий, добей его! — крикнул кто-то и толкнул меня в плечо. Я, не возражая, полез в реку.
Там, где бултыхался щенок, воды мне было по колено. Штаны, конечно, промокли насквозь и напитались грязью, но я давно научился прятать от родителей изгвазданную и испорченную одежду. Щенок не ждал от меня милости. Он её и не получил.
Я держал его под водой до тех пор, пока он не затих окончательно. Руки у меня оказались в ссадинах и укусах: в последний миг щенок решил продать свою жизнь подороже. Банда хлопала в ладоши и оглушительно вопила на берегу. Мне протянули руки и вытащили из воды и ила.
Когда мы уходили прочь, на короткий миг что-то кольнуло меня в спину, под лопатку. Я обернулся. На берегу реки стоял щенок, весь мокрый и ещё более грязный, с повисшими ушами. Я моргнул — и он исчез.
* * *
Тем же вечером я сидел на полу возле дивана в большой комнате и поливал руки перекисью водорода. «Вечно ты где-то шляешься, — раздражённо сказала мать, доставая перекись из аптечки, — а потом приходишь в таком виде, словно кувыркался в колючей проволоке и купался в грязи! Не ребёнок, а сущее наказание! Зачем я тебя вообще рожала? На вот, протри. У меня уже сил нет, чтобы постоянно прыгать вокруг тебя. Хотя стой, это что — укусы?». «Нет», — буркнул я, отворачиваясь. О существовании бешенства я тогда не знал, зато представлял, как взбеленится мать, если после тяжёлого рабочего дня ей придётся вести меня в больницу. «Точно?» — подозрительно прищурилась она, но я видел, что на самом деле ей это безразлично. «Точно», — и, выхватив перекись, поспешил приткнуться где-нибудь в углу. В большой комнате, конечно, сидел отец, но у него было пиво, уже явно не первое, и спортивная передача по телевизору. Впрочем, он и без этого никогда не обращал на меня особого внимания, и мне казалось временами, что он вспоминает о моём существовании только, когда изрядно наберётся.
И вот тогда-то, когда мои руки были покрыты шипящей белой жижей, опять пришёл щенок. Он, такой же грязный, мокрый и уродливый, сидел на старой рассохшейся бочке, которую уже давно стоило выбросить, но отцу было лень, а мать делала вид, что ничего не замечает. У неё это всегда прекрасно получалось.
