Решил не по телефону, а лично, чтобы глаза в глаза смотрели. От родителей давно съехал, еще в универе. С отцом жить было сложно: там свои правила и понятия, которые чужого мнения не допускали. А в Глебе слишком громко звучало внутреннее я. Так громко, что прогнуться нельзя, только прямо, только в лоб. Но с тех пор сколько воды утекло? Глеб из щуплого цыпленка превратился в важную птицу. Оперился. Теперь разговор другой будет: на равных.
Мать даже сразу и не узнала его по видеодомофону. Пришлось звонить на сотовый – подтверждать свою настоящность. Еще бы: он в этой квартире после школы только раз появлялся, и тот закончился скандалом.
– Ты только с отцом не ссорься, у него сердце, ну и вообще, – вполголоса захлопотала с порога мама. Она этих криков не переносила, тихая женщина была, богобоязненная.
– Да я с миром, ма, – успокоил ее Глеб и презентовал бутылочку вина. Какого-то хорошего, продавщица в ДЛТ посоветовала.
– Это по какому поводу? – отец уже тут как тут, загораживает своей хозяйкой важностью вход в гостиную.
– Выставка у меня будет, авторская, вот, пришел пригласить, – смакуя каждое слово, выговорил Глеб. Во рту стало сладко. Сколько он эту самую минуту ждал? Казалось – всю жизнь.
– Глебушка, это что за выставка такая? – мать нацепила очки, болтавшиеся на золотой цепочке.
– Фотовыставка. – И Глеб достал из-под мышки журнал, раскрыл на нужном месте, а там вальяжный заголовок такой: «Глеб Руднев – фотограф нашего десятилетия».
Отец поразглядывал с минуту разворот: лицо непроницаемое, глаза – темные провалы.
– Я не смогу, занят. – Швырнул в сына своим равнодушием: на – лови. Как будто эти восемь лет в отлучке от дома ничего не значили, как будто все Глебово – по-прежнему нещитово. В школе отец его сосунком называл и так же обращался. С тех пор Глеб сам про себя вырос, а для бати так и остался теннисным мячиком, который можно цокнуть о стену, а он все равно прискачет обратно: деваться некуда, такое предназначение.
– Па! Ты че, па?! – По желудку прокатился морозец, схватил внутренности.
– Баловаться закончишь, тогда и поговорим.
Ноги сами куда-то мчат, загребают прибитый тополиный пух. Журнал потерял по дороге, ну и черт с ним. Главное – бутылка на месте, она сейчас нужнее. С неба поливает, вторит Глебовым слезам, которые тот изо всех сил сдерживает. Патриархальное воспитание научило мальчиков не плакать. Хочется скорее домой, дверь на замок и пить из горла, как настоящий алкаш, с непередаваемым колоритом безысходности и трагизма. Зализывать и закуривать раны, которые бесполезно зализывать и закуривать. Все равно разойдутся, как ни старайся. Жизнь сама по себе слишком уж угловатая, чтобы нечаянно в ней на что-нибудь не напороться. Это хорошо, что Ирма вчера дала ему кислоты, а он до сегодня приберег. Теперь только бы продержаться до квартиры, а там и с катушек можно слететь с чистой совестью.
