Если честно, разговор меня затягивал. И не только он. Где-то позади, наконец, полилась музыка. Инструменты, то сливаясь вместе, то сменяя друг друга, понесли в зал такую гармоничную мелодию, что почти все притихли. Кто-то настроил свет, сконцентрировав его на солистке. Она добавляла вокала в музыку, но пока без слов, пользуясь одними распевами. Сменилась атмосфера, постепенно всё замерло, как будто кто-то невидимый увлёк всех от сиюминутных дел в какой-то тайный мир, где всё было настолько перевёрнуто, что вернуться обратно не представлялось возможным. И возвращаться особенно не хотелось.
– То есть вы хотите сказать, что совершенство границы имеет. Что путь художника лежит к этим границам, и что это обязательно, если он собирается стать мастером. Интересно, что, по-вашему, за границами совершенства, если мы говорим в таких понятиях? А если художнику не хватит терпения или времени жизни, чтобы дойти до этих границ, не хватит физических возможностей – что же тогда? Не писать? Но ведь кто-то же пишет всё равно! И как тогда оценить его творчество? Будет ли оно совершенством или прекрасным?
Она остановила меня своей улыбкой и легким, почти незаметным поднятием руки. Я посмотрел на Грина. Тот сидел очень спокойный. При его виде спор или сложный запутанный разговор охлаждался, собеседники начинали придавать больший вес словами, которые говорили, что приводило к ясности между ними. Ненужное напряжение улетучивалось само собой. Мне подумалось, что я понял, почему этот зеленоглазый дьявол влюбился в неё. Но в этот же самый момент мне пришлось признать, что это как раз заблуждение. Они были и немного похожи и немного разнились, можно было увидеть, что они дополняют друг друга, а можно было увидеть и то, что они в какой-либо проблеме столкнуться лбами и никто не уступит. Но эти мысли лишь отражение того, что видно внешне. Там, внутри них совершенно непонятно, что происходит. Совершенно непонятно почему именно она вывела Грина из его какого-то жизненного транса, и даже если пускай и она, то почему он говорит мне именно о любви к ней, пусть и заочно, а не о чувствах благодарности, например. Этот внутренний щелчок, о котором написано так много книг, посвящено так много стихов, памятников, картин и ещё много чего, непонятно чем обусловлен и обусловлен ли вообще. Если мне хотя бы отдалённо не представить какими мыслями должен быть наполнен человек и какие чувства должны быть у него обострены, чтобы весь его внутренний мир, бескрайний, как Вселенная, встретившись с одной небольшой песчинкой, которой может быть лишь одно слово в разговоре, начал менять свои собственные законы так, чтобы существовать и развиться только вокруг неё, то как я могу понять или представить само рождение этого бесценного момента. Я даже для самого себя этого не понимаю.
