Тут же, не теряя времени, был открыт находившийся рядом с домом заброшенный гараж. Там стояла автомашина «Москвич-412», салон которой был весь в засохшей крови. Кровь была и в багажнике, но уже явно свежая. В углу лежала куча пуховых шалей, женская одежда и обувь.
Уже несколько позже Кукан и Сеня Расписной признались, что они выследили двух женщин, приехавших из Татарии. Они торговали пуховыми шалями и располагали большими деньгами. У дома, где они снимали квартиру, троица и захватила этих женщин, затем убили и вывезли на свалку, предварительно раздев их. У женщин было всего чуть больше двухсот рублей и шали, которые они не успели продать на рынке.
Абрек от дачи показаний отказался и всё время расследования молчал, изредка только бормоча проклятия в адрес следователя и оперативников.
Через время состоялся суд, который приговорил Абрека, Кукана и Сеню Расписного за совершённый побег из мест лишения свободы, убийство водителя-таксиста, убийство двух женщин и несколько краж к высшей мере наказания – расстрелу.
В те далёкие времена приговор подобного рода приводился в исполнение.
Примерно через месяц после суда мне позвонил начальник оперативного отдела следственного изолятора (СИЗО), который сообщил, что со мной хочет поговорить Петровских Сеня по кличке Сеня Расписной, располагающий какой-то ценной информацией. Незамедлительно я приехал в СИЗО, где в следственной комнате встретился с Сеней Расписным. Он был очень худой, тюремная одежда на нём висела мешком. Взгляд его потухших воспалённых глаз был беспокойным, руки дрожали. Он молча сел на краешек тюремной табуретки и сложил руки на коленях. После неловкой вынужденной паузы он начал говорить:
– Начальник, после вынесения приговора моя и без того нелепая и никчёмная жизнь изменилась. Вот уже месяц я не сплю. Как только ложусь на шконку[60], слышу, как к территории СИЗО подъезжает автомашина спецконвоя для перевозки смертников. Явственно слышу шаги расстрельного спецконвоя и приближающийся к моей камере топот их сапог, бряцание ключей. Потом всё это смолкает, а через час-полтора вновь начинаются эти звуки. И так каждую ночь. Сил нет выносить это. Каждую ночь я готовлюсь к аутодафе[61], представляю, как меня расстреливают.
Руки у Сени Расписного задрожали сильнее, нервный тик перекосил его побледневшее лицо. Было видно, что он на грани психического расстройства. Наклонив голову вниз к полу, он замолчал на мгновение, а потом, наклонившись вперёд, тихо сказал:
