До Масленицы ещё далеко, а с неба уже насыпало снежной муки «с горкой», дабы всем вдоволь, чтобы не обделить никого, да не пройти ни проехать: ни на службу, ни по дрова, ни так погулять без цели и церемоний, переступая звериные тропы, чтобы на всякий случай не заплутал кто из их детворы. Шаг по свежему снегу мягкий, вкрадчивый, невесомый, шаткий, неверный. Пади в него, вскипит ввысь холодными перьями.
Ближний лес через прищур снегопада мнится дальним, а того и вовсе не видать.
За окном метель в который раз прячет от птиц миску с насыпанными специально для них зёрнышками. Вот только что ходил, счистил всё, и вот уже не видно округ ничего, кроме размотанной штуки71 холодного бархата снега.
Я вздыхаю, и, глядя в окно, принимаюсь чистить яблоко. Тонкую кожуру срезаю от пупка до хвостика так, чтобы получилась одна-единственная полосочка. Плоская змейка с разноцветной спинкой послушно ложится на стол зеленовато-белым влажным животом.
– Кто научил тебя так чистить яблоко? – Спрашиваешь ты.
– Никто. Сам. – Неохотно отвечаю я.
– Врёшь? – Угнездившийся в твоём вопросе ответ радует меня, и, довольный скорым разоблачением, я киваю головой:
– Вру!
Точно так же, стоя над ведёрком у раковины, чистил яблоки дед. Хвостик змейки уже во всю болтался внизу, касаясь мусора, и, по моему входило, будто бы он ест прямо из ведра. Наблюдая за тем, я морщился брезгливо. Мне страстно хотелось подбежать, вырвать из рук деда яблоко, бросить его так сильно, чтобы, задев край ведёрка, оно изрядно поранилось, и упало туда, где, безмятежно свернувшись в кольцо, уже лежали очистки. Я был как тот недотёпа из сказки, что сжёг лягушачью кожу суженой.
Однажды дед-таки заметил моё недовольное выражение, и проговорил:
– Жалко выбрасывать, я бы и очистки съел, да жевать нечем. А так – вроде уже испачкались, вот и не возьму.
По сей день помню, как стыд ударил меня наотмашь по щекам. Я был готов… Да не знаю, на что я был готов! Просто совестно стало, из-за того, что сам-то мог зубами хоть орех разгрызть, а дед вон… Я же не маленький, слышал и про войну, и про голод, и про другую войну. Откуда было взяться крепости в тех зубах?
Располагаясь на уютной завалинке раздумий ни о чём, опасаешься подчас шелохнуться, чтобы не спугнуть ненароком тех, кто, возникает из сгустившегося тумана воспоминаний. Одни задерживаются рядом надолго, другие лишь немного постоят рядышком, а иных приходится гнать, чтобы не занимали чужого места. От того оно стыло, да пусто, и останется таким навсегда, – чистым, как будто бы ненужным никому. Дед – как раз из тех, для кого хранится сей нетронутый уголок рядом. Только вот… некогда было ему присесть, недосуг.
