В юрту тут же вошёл молодой высокий черноволосый мужчина и, увидев свисающее с ложа тело умершего старика, всё понял и преклонил колено:
– Слушаю и повинуюсь, великий каюм.
Редкие звёзды, подглядывающие из- за густых облаков, скрывающих луну, за людской суетой, слабо освещают берег уснувшей реки. Мохнатые тучи всё больше и больше затягивают ночное небо, и вскоре кромешная тьма спускается на землю, закрывая своей тенью громадины кораблей на реке и группы людей на берегу.
Затихают разгульные песни довольных удачным обменов торгашей.
Угасают стоны наказанных плетьми за нерасторопность рабов.
Даже шум ветра замирает от наступившей темноты.
Слабые огоньки угасающих костров на берегу меркнут один за другим, делая тьму ещё больше пугающей. И только мерцающий рой светлячков, бесшумным облаком порхающий над землёй, оставляет в воздухе серебряный свет.
Одинокий костёр ярким огоньком горит в глубине леса среди высоких деревьев.
Вокруг него лежат и сидят славличи, Мудрояр и Йорка.
Вождь толстой веткой переворачивает обуглившиеся сучья в костре, давая им новую силу и подбрасывая свежие дрова:
– Как зарница встанет, обратно двинемся. К полудню как раз будем. А теперь спать всем, – и обращается к дочери:
– Подле меня ляжешь.
Девушка кивает и славличи, кто подложив под голову руку, кто свернувшись калачиком, а кто и просто раскинувшись на траве, мирно засыпают.
Мудрояр остаётся сидеть у самого костра, всматриваясь в темноту и неодобрительно качая головой: «Тьма – то какая. Не к добру, однако. Боги глаза прячут, серчают».
Он широко зевает, встряхивает головой, оглядывается на Йорку и нежно улыбается, наблюдая, как она тихо спит, свернувшись калачиком за спиной отца.
«Измоталась за день. И зачем притащил её»?– глубоко вздыхает он.
В тот день, когда Боги забрали у него сына, они дали ему её, маленькое беспомощное существо с огромными светящимися глазами. Убитая горем Синеретта так и не смогла смириться с потерей и принять этот дар. Через пару лет она просто ушла. Ушла и не вернулась, оставив его одного с маленькой дочкой на руках. И он стал для своей голубоглазки всем: и отцом и матерью, и дедом и богом, и защитником и кормильцем. А она.… Когда он брал на руки это маленькое белое тельце, тёплая волна нежности растекалась по всему его телу и счастье крепким кольцом сковывало его сердце. Да, она стала, нет, она всегда была самым любимым существом на всём белом свете.
Глаза сонно закрываются, голова бессильно опускается на грудь.
