– Нет, я не художник, но…
– Неважно, главное, вы добрый – я это увидела, а остальное второстепенно.
Она снова открыла захлопнувшуюся дверь подъезда и, приподнимая над ступеньками полы черной рясы, побежала по лестнице наверх.
– А можно нам на твою картину посмотреть? – крикнул я ей вдогонку.
– Если Петр Антонович позволит, – донеслось с площадки второго этажа.
В золотошвейной мастерской
Петр Антонович оказался благообразным старцем – мощный телом, с крупными чертами лица, с длинной, ниже груди, изрядно поседевшей бородой и такими же длинными, колечками ниспадавшими на плечи волосами. Одет он был в просторную, с широкими рукавами рясу темно-серого цвета. Нашли мы его в чеботарне за разговором с унизывающей чеботы бисером мастерицей. Облобызав троекратно сначала Василия, а затем и меня, Петр Антонович начал расспрашивать о Петербурге, о преподавателях Академии художеств, посетовал, что Васютка не привел с собой Харитошу (так он по-свойски называл Николая Харитонова). Из чеботарни мы прошли в живописную мастерскую, где Вася ввел мэтра живописи в курс моих проблем.
– Пойдемте в золотошвейную: матушка, пожалуй, уже там, вот и сговоритесь, – предложил Петр Антонович.
Золотошвейная мастерская располагалась рядом с чеботарней, на втором этаже, напротив иконописной мастерской. Петр Антонович негромко постучал в дверь, выждал пару секунд и открыл ее.
Матушка Кира, Ольга и еще три монахини стояли перед вышитым шелком изображением преподобного Серафима Саровского, кормящего медведя. Небольшого роста согбенный старец в белом балахоне и с удивительно добрым лицом сидел возле своей кельи на поваленной ветром березе, протягивая кусочек хлеба выходящему из лесной чащи зверю. Вокруг головы старца сиял золотистый нимб. Возле ног лежал приоткрытый, наполненный хлебом холщовый мешочек. Громадные ели почтительно склоняли перед ним свои вершины. Все вокруг дышало миром и покоем. Медведь и человек – создания Божьи – не боялись друг друга, не собирались друг друга убивать. Кусочек рая на краю русской земли. Вышитая тончайшими шелковыми нитями картина играла красками, переливалась, оживала на свету от малейшего движения воздуха – чего невозможно добиться ни темперой, ни пастелью. Мы почтительно остановились на некотором расстоянии позади монахинь. Никто не произносил ни слова. Наконец матушка повернула к нам голову, подошла к Петру Антоновичу и поклонилась ему:
– Ваши мастерицы выше всяких похвал, спасибо вам за труды, наставления и неустанное попечение о них.
