— Он имел в виду, не пьяница ли я?! — ужаснулась Анна.
Эмили фыркнула и, едва сдерживая смех, ткнулась носом в свой кубок, а мать возмутилась:
— Какая наглость! И это притом что вы, сын мой, известны своей воздержанностью. Эти англичане невозможны!
— Но вопрос вполне оправдан, ведь мы, немцы, славимся любовью к пиву и вину, в общем, говорю об этом с сожалением, — к пьянству. Лютер и тот называл нас запойными демонами. В Англии о нашей репутации, без сомнения, известно.
— Король опасается, как бы ему не подсунули вместо жены пивную бочку!
Эмили захохотала, Анна тоже прыснула со смеху.
— Надеюсь, что нет! — откликнулась мать, но даже ей с трудом удалось подавить улыбку.
В начале августа в Дюрен приехал Ганс Гольбейн.
— Художник приехал! — крикнула Эмили, высовываясь из красивого эркерного окна в башне Герцогини, возведенной отцом для своих женщин. Анна присоединилась к сестре, но успела заметить только спину Гольбейна, когда тот входил в дверь, расположенную внизу, под ними. Девушки наблюдали, как из повозки на двор выгружают мольберт и другие приспособления.
— Не позвать ли нам горничных? Пора подбирать наряды.
— Я надену алый бархат, — сказала Анна. — Это платье произвело хорошее впечатление на доктора Уоттона, надеюсь, оно понравится и королю.
Говоря это, она следила глазами за коренастой фигурой снова появившегося во дворе Гольбейна: лакей вел художника к отведенным ему апартаментам в гостевом доме из красного кирпича, стоявшем напротив башни.
— Он выглядит довольно брюзгливым, правда? — поделилась наблюдением Эмили.
И не ошиблась. Подтверждения не замедлили явиться во время первого же сеанса позирования. Гольбейн оказался человеком молчаливым; его квадратное лицо имело львиные черты и обрамлялось широкой, наподобие лопаты, бородой и коротко подрезанной челкой. К работе художник относился весьма серьезно, разговоров не поощрял и, хотя был способен поддержать беседу с Анной по-немецки, делал это, только когда был в настроении, а по большей части молчал.
— Пожалуйста, не шевелитесь, — скомандовал ей Гольбейн.
Несколько набросков уже были сделаны, и теперь он писал портрет на небольшом круглом куске пергамента, который сам вырезал.
— Это будет миниатюра? В Англию легче послать миниатюру, чем большую картину.
— Да, ваша милость. Большой портрет я напишу позже. А теперь, прошу вас, не разговаривайте.
— Можно мне посмотреть, как вы рисуете? — спросила Эмили, сидевшая у стены и ерзавшая от скуки.
