"Они совсем близко к домику Игоря! — испугался он. — А если мама выйдет прямо на них?"
Он побежал вниз, на ходу сглатывая поднявшуюся вновь обиду на отца: "Как он мог? Мама все ждет его… И мне придется ей сказать. Сам не мог, что ли?!"
И все же эта, сегодняшняя, боль была не настолько сильной, какой она могла быть, если б Саша узнал все это несколько месяцев назад. Он хорошо помнил, каково было тогда… Наверное, он просто успел отвыкнуть от отца за это время.
Ему начало казаться: он вспоминает, как отец говорил то, что могло подготовить к его исчезновению и жену, и сына — о необходимости полной свободы для творческой личности, о независимости от быта… Тогда эти рассуждения казались Сашке скучными и малопонятными, и он слушал их вполуха, занимаясь конструктором или читая. Ему и в голову не приходило, что это может быть так важно. Теперь же он со злостью думал, как же долго, оказывается, отец вынашивал это свое предательство, а они с мамой ни о чем и не подозревали. Или же только он один?
Спускаться было, вроде, и легче, но гораздо страшнее. Земля внизу покачивалась, норовила вообще ускользнуть куда-то, и Сашка то и дело взмахивал руками, пытаясь удержаться, хотя и не падал. Несколько раз он стыдливо подумал: "Хоть не видит никто…"
А потом вдруг вспомнил, что нет — видит. Постоянно смотрит. И, может быть, думает: "Того ли мальчика я отправил на помощь Себастьяну? Он ведь так ничего и не сделал. Только придумал для себя утешение".
— Да я и сам все время теперь буду о нем думать, — задыхаясь от бега и страха, сконфуженно пробормотал Саша, коротко взглядывая на небо. — Я же тоже беспокоюсь… Только это совсем даже не отговорка! Знаешь, я уверен, что теперь Себастьян точно будет знать, что дети не помешают ему стать великим. Некоторым отцам мешают, — он судорожно втянул воздух и громко выдохнул. — Ну, и ладно! Без него обойдемся.
Только обида не собиралась сдаваться так легко. Она больно цепляла за сердце вопросами: «Чем же я так мешал ему? Я-то думал, ему тоже было хорошо, когда он учил меня играть. Когда водил в Домский собор и показал, как управляться с органом. Вот там орган! Сто семнадцать регистров. Правда, отец называл его "тихоходом". Ему не нравилось, что виртуозно на нем не сыграешь. Но там был такой звук!»
Он и не заметил, как с мыслей об отце перескочил на воспоминания о тех немногих органах, какие ему доводилось слышать. И следом вспомнил о том, что был совсем рядом. С ним нужно было что-то делать, пока до него не добрались те, которых к нему и близко нельзя было подпускать.
