— У меня рука пролазит через решетку. Я сверну тетрадь трубочкой, вытащу ее, перепишу немножко, а потом кладу на место. Я же не украл их совсем! В чем грех?
— Ты нарушил запрет!
— Но почему ты запрещаешь мне играть такую музыку? Я уже выучил все пьесы, которые ты мне задал. Они же совсем простые!
От беспомощности Себастьяну захотелось ударить брата по руке, которой тот опирался о стол. Тогда Иоган Кристоф не смог бы завтра сыграть на органе. Прихожане церкви в Ордруфе немного потеряли бы: они уже тысячу раз слышали те единственные хорал и прелюдию, которые их органист исполнял каждое воскресенье. У них, наверное, уже оскомина возникает при первых же звуках…
Словно почувствовав закипевший в мальчике гнев, Иоган Кристоф убрал руку. И тогда Себастьян, запрокинув голову, умоляюще прошептал:
— Ты же сам любишь эту музыку… Тебе же хочется играть Букстехуде и Фробергера, думаешь, я не понимаю? Почему ты позволяешь себе это лишь по большим праздникам и только дома?
Неспешно закрыв нотную тетрадь и сложив листы, исписанные рукой младшего брата, Иоган Кристоф сухо ответил:
— Такая музыка — это наслаждение. А человек приходит в этот мир не наслаждаться, а работать. Ты должен получше выполнять свои упражнения, а не искать удовольствий. Так хочет Бог.
— Откуда ты знаешь, чего хочет Бог? — вырвалось у Себастьяна. — Ты же сам говорил, что Божий промысел неведом человеку! Если Богу неугодна такая музыка, зачем Он вдохновил этих людей? Неужели мои скучные упражнения нравятся Богу больше, чем эти прекрасные пьесы? Разве упражнения можно любить?
Серые в темноте губы брата дрогнули усмешкой. Себастьяну она показалась горькой.
— Ты еще слишком мал, чтобы рассуждать о любви. Бог дал тебе слух, отец познакомил тебя с нотной грамотой, а я научил игре на клавире, так будь добр, трудись, как следует, чтобы оправдать затраченные на тебя усилия! Любовь не имеет к этому никакого отношения.
— Ты просто не любишь музыку! — выкрикнул мальчик и тут же сильно получил по голове свернутыми в трубочку нотами.
Увернувшись, он пригнул голову и закрылся руками, но не замолчал:
— Наш отец любил ее! И дядя, в честь которого тебя назвали. И все в роду Бахов любили… Один ты ее не любишь! Ты играешь, как… мертвец!
В комнате мальчика стало так тихо, что он расслышал, как под окном пробежала собака, и отвлеченно подумал: "А ей чего не спится? До утра еще далеко…"
— Ты никогда не получишь эту тетрадь.
— Никогда? — потерянным голосом повторил Себастьян. — Зачем же мне тогда вообще играть на клавире? Чтобы повторять одни и те же упражнения? Когда я их играю, то ничего не вижу…
