Я, если оказывался на эту несчастную для меня минуту в спальне, стеснительно оторопело замирал где-нибудь в дальнем углу и почему-то не решался уходить, но все равно потом, неторопливо, солидно собирался и, взросло-надуто усмехаясь на повизгивающую кучу-малу, уходил по своим делам.
Например, придумывал для себя рядовой подвиг: пробраться в столовку, выпросить что-нибудь вкусненькое у сердито-сердобольных поварих, на худой конец прихватить черную горбушку хлеба вместе с солонкой, а, взяв, сколько надобно соли, саму фарфоровую посудинку оставить где-нибудь на подоконнике: дежурный воспитатель подберет и отнесет обратно, а, раздобывши дольку чеснока, да натереть им поджаристую хрусткую корочку...
Случалось, раздобывал и ржаную краюху, и соль, и еще не окончательно усохшую желтую вяловатую чесночину и уединялся в чужой добропорядочной спальне, а лучше в умывальнике, на подоконнике с бесстрашным Пятнадцатилетним капитаном, или с веселым хулиганистым задирой Незнайкой, который чудесным образом брякнулся в жутковатый лунный город Давилон... А потом я наталкивался на любителя шашечных битв, и мы, все, напрочь позабыв, сражались до ужина.
Но все равно, засыпая на своей привычной казенной подушке, мои глаза вновь вызывали в моей ревнивой мальчишеской памяти скверные картинки, в которых бесцеремонно щупали, изучали мою тайную любовь, отличницу Людку Иванову.
Ставши окончательно взрослым балбесом, и, вглядываясь в эти волшебные детские зеркальные осколки, в которых натыкаешься на свою первую влюбленность, я пытаюсь с холодной усмешкой анализировать свою тогдашнюю непротивленческую позицию. И ведь чрезвычайно страдающую позицию - этакий маленький надутый мазохист, с рубиновыми "запрещающими" сигналами-лопухами на стриженой башке.
Спрашивается, с какой стати позволял себе этакую пассивную паскудность, - взял - и врезался в эту нечистую кучу-малу, понадавал тумаков увесистых - все-таки слыл пацаном не слабосильным, вторым силачом класса по праву считался, вполне мог и словом своим авторитетным приструнить не в меру вошедших в боевой задор-раж петушков-исследователей.
Однако в подобные щекотливые минуты, когда Людка почти счастливо заливалась тонким девчачьим смехом, переходящим в женско-истерический, если изыскатели-изучатели чересчур долго нахальничали в своей любознательности, - в эти нечистые минуты моя авторитетная воля давала слабину.
А по честному - так напрочь скисала.
