Помимо чесотки и вшей, у меня началась ужасная дизентерия, из меня лило со страшной силой. В медицинский пункт дорога была закрыта, согласно запрету дедов, считавших, что мы косим от службы. Я постоянно терпел, но однажды, лежа в засаде, я не выдержал и пополз в кусты. Пока полз на четвереньках, пытался снять весь боеприпас, бушлат, бронежилет, но, не успев развязать подтяжки, я обделался прямо в штаны. Это был, наверное, ужаснейший день в моей жизни. Я стоял и не знал, что делать, и ни о какой боевой готовности речи быть не могло. Мне пришлось раздеться догола, и оставшейся на теле чистой рубахой вытираться. Стояла зимняя ночь, около -10 градусов, темнота. Хоть с этим я и справился, но не без последствий. Когда в лагере прозвучала команда «Отбой», я снял только бушлат и сапоги, собрался лечь в камуфляже, так как нижнего белья на мне не было (я вытирался им). К тому же и запах, полагаю, от меня шёл не самый приятный. А раз так, то мне пришлось отжаться от пола раз сто и приступить к наряду истопника.
И снова без сна… Я вышел на улицу. У меня текли слезы, я не мог их остановить. Я смотрел на звездное небо, на Большую Медведицу – лишь эта звездная пыль соединяла меня с домом. Мучили вопросы: «За что всё это? Что я сделал плохого в свои 18 лет? Чей крест мне приходится нести?» От постоянной нехватки сна и физических нагрузок возникали проблемы не только с дедами, но и с офицерами. Так, однажды под утро, часа в четыре, я охранял землянку с боеприпасами и отключился. Сильные удары по телу и голове привели меня в сознание. Это был командир роты, который пинал меня как футбольный мяч и матерился. Да, в душе я тоже себя ругал. Вместо него мог оказаться какой-нибудь моджахед, который вырезал бы всю роту. Обидно только за то, что ни один офицер не поинтересовался нашими проблемами и делами. Так я попал в список «залётных».
Наступала весна – здесь она ранняя. В зимней одежде днём становилось очень жарко, но ночи были ещё прохладными. От влажного климата и пота одежда натирала всё тело, причем настолько, что на шее, руках и ногах стали расти большие чирьи, которые сильно болели и мешали движению. Но мы боялись одного из самых страшных заболеваний – гниения голени ног. Наши ноги постоянно находились в ОЗК, и от этой влажности и закрытости кожа и мышцы сгнивали до кости. Пока ночью все спали, приходилось срывать верхний подсохший слой (в диаметре около 3-5 сантиметров, в зависимости от запущенности), чтобы добраться до очага, и промывали. В медпункте это делают обычно фурацилином, но нам дорога туда была закрыта. Нам, молодым, пришлось обходиться самой обычной мочой – либо своей, либо просили друг друга пописать на бинт. Боль ужасная, но результат был. Так вот и жили, пока однажды командир полка П.Г. Мосол на осмотре рот не увидел воочию наши желто-синие лица. После этого офицеры приказали нам (приблизительно 12 человек) переселиться в их палатку. Мы немного вздохнули, а деды заскрипели зубами. Они озверели ещё больше и начали называть нас стукачами, хотя это неправда, ведь итак всё было видно по нашим лицам. Мы были похожи на зомби, по-моему, к этому времени остались самые живучие, самые не сломленные. Всему должен быть конец.
