И случилось чудо! Наверное, сам Господь услышал мои молитвы – меня отправили на лечение в город Кизляр. Заодно, думал я, отдохну, расслаблюсь. Пусть и уколы, но зато белая постель и еда – как раз то, что мне было необходимо. Автомобильный эшелон забирает нас. Я не оговорился – «нас», то есть меня и деда, который тоже заболел, а может быть для контроля, чтобы не убежал, ГСН вроде. Всё начиналось хорошо: уютная больница, хорошее питание, молодые медсестры. Но поутру я начал немного напрягаться: в каждой палате был свой «дедушка», который строил всех, особенно молодых. Мой дед сразу послал его, а меня стал проверять на «вшивость». Нам запрещено было выполнять приказы левого человека, кем бы он ни был. И опять началось выживание. Приходилось ругаться, драться, чтобы не опустили. А мой дед, смотря на происходящее, контролировал, но в обиду не давал. Он стал для меня близким человеком. Это и понятно, ведь мы из одного города. Мы постоянно болтали о Рязани: он – про район «Роща», а я – про «Песочню», кто кого знает и кто чем занимался. Его имя и фамилию (Константин Базанов) я запомнил в надежде, что он не раз ещё, может быть, поможет.
Две недели пролетели незаметно. На душе кошки скребли, да и домой, в Рязань, очень хотелось. После легких, коричневых халатов в грязную и замызганную робу – ни за что! Но служба есть служба. За нами приехала машина и повезла обратно в «чистилище». По прибытии в роту моего земляка как будто подменили, и он по-прежнему меня игнорировал. Наш приезд совпал с отбоем, чем как раз и воспользовались деды, так как, пока нас не было, были поставлены палатки и закопаны по самую крышу: вся рота жила в одной, а офицеры – в другой. Я зашёл в расположение, и все деды оживились: «О, косарь приехал». По приказу я встал в стойку, и каждый дед (а их около 20 человек) по очереди ударял меня ногой или рукой в грудь, по ногам, по голове, пока я не упал и не стал корчиться от боли. После этого всю ночь я работал истопником. Эту ночь я выдержал, но, поговорив со своими друзьями, понял, что деды просто озверели, ведь такие побои происходят ежедневно. Двое из наших уже написали объяснительные и перевелись в другие роты. Я не хотел писать объяснительную, быть стукачом. На что я надеялся, не пойму.
Дни за днями тянутся,
В Хасавюрте служим мы
И взрослеем, кажется,
На ладонях у войны.
Пацаны становятся
мужиками взрослыми.
Им дожить до дембеля –
Помоги ты, Господи!
И началась служба – то в разъездах по блокпостам, то в засадах в полной готовности, или охрана боеприпасов, а вечерами и ночами издевательства и побои, которые деды называли тренировками. Наши лица и тела были постоянно сине-желтыми. За малейшее нарушение нас били, а в лучшем случае – роняли «с тыла, с фронта» прямо в чернозёмное месиво. А ведь все офицеры знали и молчали о происходящем, ссылаясь на какие-то спортивные спарринги. Именно мы, молодые ребята, были в качестве живого спортивного инвентаря, принимая на себя все удары. Ты спросишь, зачем всё это я терпел, и хоть раз не передернул затвор? Я не мог, это же позор на всю жизнь, дизбат тоже не мёд, и приходилось терпеть.
