– Что за нелепость? Пожалейте моё больное сердце, – однако лицо его сделалось серьёзным.
– Понимаете (как подобрать слова?), если я привяжусь к нему, то потом расставание станет ещё больнее.
Учитель выждал паузу, подталкивая к продолжению рассказа.
– Дело в том, что он знает обо мне не всё. И не знает того, что сразу его разочарует и оттолкнёт от меня.
– Речь идёт о какой-либо вашей ошибке, скажем о необдуманном поступке?
– Нет, никакой ошибки я не совершала. Я вообще ни в чём не виновата. Я сама – жертва ошибки и вынуждена теперь это терпеть и скрывать.
– Тогда вы решительно не правы. Почему вы уверены, что ваш любимый вас не поймёт?
– Если я вынуждена это скрывать даже тогда, когда мне совсем без него плохо, то поверьте, ужасно этого стыжусь.
– Если вы не виноваты, то зачем стыдитесь?
– Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Просто я не хочу ему плохого.
– Однако вы уже сделали плохо, а может быть, даже причинили несчастье.
Его тон вдруг стал таким строгим, что Оксана замолчала и подтянулась, как на уроке.
– Не буду больше вас пытать, что и как. Но только ваши рассуждения очень мне напомнили одну черту характера. Знаете, какую? Трусость.
Оксана ожидала сочувствия, жалости, принятия её стороны, но никак не осуждения.
Наставник продолжал:
– Вы считаете, что лучше оставаться ни с чем или даже сделать шаг назад, заставив всех страдать, чем… (он подумал) чем ступить на игровое поле, где пятьдесят процентов успеха граничат с другими пятьюдесятью процентами неудачи. Вы боитесь этих других пятьдесят процентов и поэтому согласны отказаться и от удачи тоже. Вы же будущий режиссёр, то есть тот человек, который должен быть способен направить действие, игру актёров в выгодную сторону. Человек, который свободен творить! Он, но не вы. Боясь падения, вы боитесь и взлёта. Вы гоните своё счастье, жалеете себя, окружившись печалью и страданиями. Вы трусиха и преступница. Оставайтесь, милая, в таком случае гусеницей и никогда не превращайтесь в бабочку, если боитесь, что солнце высушит ваши крылья.
На этих словах, каждое из которых было похоже на монумент, он поднялся, аккуратно задвинул стул и проронил:
– Всего доброго.
***
Марина была у него уже две недели. Достаточный срок, чтобы воспользоваться фразой: “у него была”. Девушка, вероятно, замечательная. Потому что “всё при всём”, как с удовольствием отозвалась о ней мать Вадима. Мать и сын были похожи только внешне. Она, простая до лёгкой грубоватости, красавица-казачка, дочь донских беженцев, проживала жизнь в несчастной любви, смешанной с лютой ненавистью к единственному мужчине, безжалостно покинувшему ее много лет назад. Ничего, кроме унижений, страданий и ребёнка, которого пришлось поднимать одной, брак ей не принёс. По совету подруг стала всё чаще забываться в горькой. Правда, и тогда временами чувства обострялись до невыносимого предела, слёзы лились рекой, но чаще всё-таки “лекарство” действовало положительно.
