Она некоторое время наблюдает за ним, потом вдруг встает с кровати, наклоняется и извлекает из-под нее венок из розовых бутонов и листьев мирта. Поворачивается лицом к стене, будто там зеркало, и надевает венок на голову; слегка поправив его, она принимается, как бы играючи, приводить в порядок волосы, высвобождая то одну, то другую вьющуюся прядь; наконец, удовлетворенная тем, как теперь выглядит, обращается к сидящему в противоположной стороне комнаты мужчине:
– Можно, я подойду к тебе и посижу у тебя на коленях, а, Майлз?
– Нет, нельзя.
– Ну пожалуйста.
– Нет.
– Если хочешь, мне будет всего пятнадцать.
Он резко поворачивается вместе со стулом и предостерегающе поднимает палец:
– Не подходи!
Но она направляется к нему. Однако, не дойдя нескольких шагов до того места, где он сидит напрягшись, видимо, готовый броситься на нее, если она ступит хоть чуть-чуть ближе, она опускается на колени на истертом ковре и присаживается на пятки, покорно сложив на коленях руки. Несколько мгновений он выдерживает устремленный на него взгляд, затем отводит глаза.
– Ведь я дала тебе только малое зернышко. Всю настоящую работу ты сделал совершенно самостоятельно.
Некоторое время он сидит молча, потом взрывается:
– Господи, да стоит мне подумать про всю эту бодягу про пластилин, про пашу, про гаремы! Да еще про Гитлера к тому же! – Он резко к ней поворачивается: – Знаешь, что я тебе скажу? Ты – самая фашистская маленькая фашистка за всю историю человечества! И не думай, что, стоя на коленках и глядя на меня глазами издыхающего спаниеля, ты хоть на миг сможешь меня одурачить.
– Майлз, фашисты ненавидят секс.
Его улыбка похожа скорее на карикатурную гримасу.
– Даже в самых отвратительных философских доктринах можно отыскать что-нибудь положительное.
– И любовь ненавидят.
– В данных обстоятельствах это слово звучит непристойно.
– И нежность тоже.
– Нежности в тебе – как в том долбаном кактусе.
– И они совершенно не способны смеяться над собой.
– О, я ясно вижу, что тебе может представляться в высшей степени забавным лишать человека всяческой веры в собственные силы, весьма эффективно кастрировать его на всю оставшуюся жизнь. Ты проявляешь невероятную выдержку, не катаясь по полу от смеха, – так это все весело и забавно. Извини, я не могу участвовать в твоем веселье.
– И все это только из-за того, что приходится признать: ты все-таки во мне немножко нуждаешься?
– Я в тебе не нуждаюсь. Нуждаешься в этом – ты. Это тебе надо меня унижать.
