– Конечно, Майлз. Может, я и глупая, но вовсе не глухая.
– Тогда делай, что тебе говорят.
Она поднимает руки и подкладывает их под стройную шею. Халат запахнут уже не так плотно. Она усмехается.
– Обожаю, когда ты притворяешься сердитым.
– Предупреждаю, если эта дверь не будет возвращена на место в течение пяти секунд, я прибегну к физическому насилию!
– Как наш любимый маркиз?
Он набирает в грудь побольше воздуха.
– Ты ведешь себя как пятилетняя девчонка!
– Ну и что? Я же всего-навсего пятиразрядная богиня.
Он пристально смотрит на нее или скорее на ее ехидно прикушенную нижнюю губу.
– Ты не можешь держать меня здесь против моей воли.
– А ты не можешь выйти из собственного мозга.
– Еще как могу! Это же всего-навсего мой метафорический мозг! Ты ведешь себя совершенно абсурдно. Ты с таким же успехом могла бы попытаться отменить законы природы или повернуть время вспять.
– Но я же так и делаю, Майлз. И очень часто. Если помнишь.
Неожиданно вся одежда, которую он с таким тщанием надевал на себя, исчезает – до последней нитки. Подчиняясь инстинкту, он поспешно прикрывается руками. Она снова прикусывает губу.
– Этого я не потерплю! Не собираюсь в таком виде стоять здесь!
Она похлопывает ладонью по кровати рядом с собой:
– Тогда почему бы тебе не подойти и не присесть на краешек?
Он отворачивается и скрещивает руки на груди:
– Ни за что!
– Твой бедный малыш замерз. Так хочется его поцеловать!
Он устремляет мрачный взгляд в пространство – насколько это позволяет ограниченное пространство палаты. Она снимает пурпурный халат и легко бросает его Майлзу, стоящему у изножья кровати.
– Может, наденешь? Мне он больше не нужен.
Он с отвращением глядит на халат, потом хватает его с кровати. Халат слишком мал, но ему удается как-то натянуть его на себя, запахнуть полы и завязать пояс. Затем он решительно подходит к стулу, поднимает и несет в дальний угол – к столу; там он решительно ставит его на пол, спинкой к кровати. Садится, скрестив на груди руки и закинув ногу на ногу, упорно смотрит в угол простеганной палаты, футах в пяти от себя. В палате царит молчание. Наконец он произносит, едва повернув голову:
– Ты, конечно, можешь отобрать у меня одежду, можешь помешать мне уйти. Но чувств моих изменить ты не можешь.
– Я понимаю. Глупый ты, глупый!
– Тогда мы до смешного зря тратим время.
– Если ты сам их не изменишь.
– Никогда.
– Майлз!
– Как ты сама говоришь, чтобы существовать, нужно обладать определенной степенью элементарной свободы.
