Он наконец-то зашел слишком уж далеко. Она хватает лиру и вскакивает с кровати, угрожающе потрясая инструментом.
– Если бы перенастраивать эту штуковину стоило не такого труда, я просто нанизала бы ее на вашу дурацкую голову. И не смейте отвечать! Одно только слово – и все будет кончено. Тотчас же!
На миг у него от ужаса замирает сердце, ему кажется, что она осуществит свою угрозу, невзирая на последствия. Но она роняет лиру.
– За все четыре тысячи лет мне не приходилось встречаться с подобным высокомерием. И с таким кощунством! Я не вдохновляю порнографию. И никогда не вдохновляла. А что касается того другого отвратительного слова… все и каждый знают, что самое главное во мне то, что я – наивысшее воплощение девической скромности, и – раз и навсегда – прекратите разглядывать мои соски, наконец! – Он поспешно опускает глаза и принимается разглядывать ковер. Она смотрит на него, потом на свою лиру, потом снова – на него. – Я ужасно, ужасно сердита. – Он кивает. – Бессмертно обижена. Не говоря уже ни о чем другом, вы, кажется, напрочь забыли, чья я дочь. – Он поспешно поднимает глаза и отрицательно мотает головой. Но успокоить ее не удается. – Я ничего не могу поделать с тем, кто он такой на самом деле. Я лезу из кожи вон, стараюсь вести себя по-человечески, быть как все вы. Не быть снобом, не бегать с жалобами к папочке, как какая-нибудь бедная богатенькая девочка. – Она сердито смотрит на ковер у своих ног. – А вы только и норовите в своих интересах воспользоваться моей порядочностью, моим стремлением не отставать от времени. – Она вот-вот заплачет. – Посмотрела бы я, как бы вы попробовали выглядеть вечно молодым и быть старым, под несколько тысяч лет от роду, и все в одно и то же время!
Насколько позволяет его немота, он пытается выразить ей самое искреннее сочувствие. Она внимательно разглядывает его – тянется долгий миг; затем вдруг отворачивается и снова присаживается на край кровати, держа лиру на коленях; нервно водит пальцем по узору на одном из ее округлых боков.
– Ну хорошо. Возможно, – бог знает почему, из какого-то ложного чувства ответственности, – я и вдохновила вас, подсказав лишь самую суть представления о чем-то таком вроде совсем нового характера нашей с вами встречи. Но мне виделась лишь интересная вариация – небольшая, в современном духе – темы совершенно классической. Что-то такое для просвещенного читателя. А вовсе не эта непристойная… – Она машет рукой, указывая на изголовье кровати. – Я полагала, вам хватит ума хотя бы просмотреть для начала несколько классических текстов. – Ее пальчик не переставая бродит вверх-вниз по изогнутому лебединой шеей золоченому боку лиры. – Такая несправедливость! Я вовсе не ханжа. И такое унижение! Что, если вся моя злосчастная семейка услышит об этом? – В голосе ее все сильнее звучит обида. – Они и так думают, что все это шуточки. А все потому, что я, когда мы все впервые тянули жребий, подумала: какое везенье, что я вытянула любовную поэзию. А потом завязла во всей художественной литературе вообще. Мне приходится вкалывать в десять раз больше, чем всем им, вместе взятым. – Она погружается в печальные размышления о собственных бедах. – Конечно, в этом жанре теперь бог знает что творится. Смерть романа – ой, не смешите меня! Всем своим знаменитым родственничкам могу такого пожелать от всей души. Насколько легче всем было бы. – Она на миг замолкает. – Вот чего я терпеть не могу в этой вашей паршивой стране. А в Америке – и того хуже. Одни только французы изо всех сил стараются разделаться с этой тягомотиной раз и навсегда.
