раз не имел в виду!
– Но мы же можем опустить дифтонги… на первый раз.
– О господи! – Он бросает взгляд вниз, на свое вакхически (или фаллически) непристойное тело. – Это отвратительно! – Он смотрит на нее с таким злобным отвращением, с каким заядлый трезвенник мог бы смотреть на предложенную ему четвертную бутыль солодового виски. – Не знаю, как тебе вообще в голову могло прийти… вот это как раз и доказывает, что ты за женщина на самом-то деле.
– Дорогой… дело вовсе не в этом. Просто меня очень интересуют алфавитные слияния, из которых образуются слова. Символически.
Он смотрит сверху вниз на ее смеющееся лицо.
– Ну ладно. Твоя глупая шутка тебе удалась. Теперь измени меня обратно. Сейчас же! – Она закусывает губы, чтобы не расхохотаться. Он грозит ей смуглым пальцем. – Предупреждаю. Я все это запишу. До последнего долбаного слова.
Все еще улыбаясь, внимательно следя за выражением его лица, она принимается называть буквы греческого алфавита:
– Альфа, бета, гамма…
– Я сделаю тебя посмешищем всего… я развенчаю все до последней иллюзии в отношении тебя… я… Господи! Я тебе покажу, что в эти игры можешь играть не только ты! – Он срывается на крик: – Я тебе покажу!
Она утопает в подушках, раскинув руки, словно впивает всем телом солнечные лучи, глаза ее закрыты. Но ее улыбающийся рот (лицо ее повернуто к Майлзу вполоборота) продолжает нашептывать, будто она вспоминает давным-давно отошедший в прошлое день:
– …ми, ни, кси, омикрон, пи…
– Слушай, клянусь, я это сделаю!
– …фи, хи, пси, омега.
– Ладно. Хватит.
Она продолжает, вернее, начинает сначала:
– Альфа, бета, гамма, дельта, эпсилон…
– Вот, вот.
– Дзэта, эта, тэта, иота, каппа…
– Даю тебе последний шанс.
– Ламбда, ми, ни, ни была просто божественна, кси, пожалуй, чуть-чуть слишком, омикрон – само название себя объясняет, пи, ро…
– Ну всё! Совершенно определенно, убедительно, категорически, окончательно и бесповоротно, раз и навсегда – всё!
– …сигма, тау…
– Каждое долбаное слово!
– …ипсилон, пи…
– Я с тобой больше не разговариваю. И это – навсегда.
– Хи, пси, омега.
– Приказываю тебе исчезнуть из моих мыслей. Немедленно.
– Конечно, дорогой. Альфа, бета…
Как удачно, что палата акустически совершенно непроницаема. Бедный сатир, выведенный из терпения (такое случается даже с сатирами!), издает ужасающий вопль бессильного гнева, от которого кровь застывает в жилах: ни одно получеловечье-полукозлиное горло в мире еще не издавало подобного звука. Он стоит содрогаясь. Затем делает странный прыжок с подскоком и поворачивается лицом к двери; низко нагнув голову, стремительно и неудержимо бросается лбом прямо в дверь. К счастью, дверь тоже обита мягкой стеганой тканью, так что этот яростный наскок и финальный удар не дают результата. Дверь стоит неколебимо. Человеко-козел лишь отшатывается назад, он даже не оглушен, только самую малость ошарашен. За его спиной, на кровати, все еще слышится бормотание: повторяются буквы греческого алфавита. Он оборачивается и задумчиво разглядывает нежно-белые, сейчас слегка раздвинутые ноги, предлагаемые взору упругие «щеки» ягодиц, стройную спину, раскинутые руки, утонувшую в подушках голову, блестящие черные волосы волной… Блестящие черные волосы! И его ноздри, теперь гораздо более чуткие, чем прежде, щекочет несомненный аромат морских водорослей, рисовой пудры, толченых листьев хризантем!
