…Из отделения Летов с Горенштейном ушли в одиннадцать вечера. Ефрейтор довез их на «ХБВ» до засыпной коммуналки, а потом резко развернулся посереди улицы и рванул обратно к отделению, дабы оставить машину на ночь.
В комнате все пропахло табаком. Простыня и одеяло на койке Летова были скомканы и перевернуты, весь пол завален окурками папирос и пеплом, на столе уже ютилась целая армия пустых водочных бутылок, сургуч с которых беспорядочно валялся по углам.
«Ты не спишь что-ли по ночам?» – спросил Горенштейн, снимая с себя милицейский китель.
-В какой-то мере – спокойно ответил Летов, закуривая новую папиросу.
Вскоре Горенштейн ушел к Валентине, и Летов вновь остался один. Спать он хотел, но не мог: только закрываешь глаза, как перед ними начинают вставать какие-то дикие картины на черном фоне. Оторванные руки, лужи крови, летающие ящеры, жующие в пасти живых людей, деревья, наматывающие на стволы кишки и другие жуткие вещи. Все это очень ярко, словно нарисовано каким-то умелым художником на черном полотне темноты. Через какое-то время Летов засыпал, но ему сразу начинали снится дикие, жуткие кошмары, чаще всего та сцена в Вене: только после стрельбы все трое убитых Летовым оживали и начинали его медленно резать, выкидывая куски тела в окно. Заканчивался этот кошмар тем, что убитый Летовым мальчик проглатывал связку гранат и весь дом взрывался. Тогда опер резко вскакивал с койки и начинал или кричать, или носится по комнате, или валятся на полу, вырывая себе волосы, или же все вмете – так он пытался побороть страх. С криком уже было получше – после нескольких вопросов жителей Горенштейну о том, что творится в его комнате, Летов стал пореже кричать, словно осознание опасности криков проникало в его мозг во время даже самых жутких припадков. После трех дней такого ужаса Летов уже не мог спать: одна только мысль о том, что когда глаза будут закрыты он вновь будет видеть тех ящеров, поедающих налету людей, отбивала все желание даже задремать. Поэтому шел уже пятый день, как Летов ночью почти не спал, а курил, думал о деле, плакал, вспоминая прошлое, или отжимался. Однако случалось так, что посреди ночи он вспоминал какой-то момент из прошлой жизни, и после этого словно кто-то нажимал курок пистолета: Летов впадал в жуткое состояние, валился на пол, тоже начинал выть, кричать, а перед глазами стояли какие-то картины из прошлого. То школа, то смерть Лехи, то ранения, а иногда, совершенно неожиданно, опять эти ящеры или монстры будто бы врывались в яркие элементы прошлого. Когда припадок кончался, он еще отходил минут двадцать, не понимая, порой, где он и кто он, а потом, удивляясь тому, что, например, он может говорить. Все же примерно часам так к трем ночи Летов не выдерживал и засыпал, ибо организм без сна уже не мог; ужасные картины перед глазами были недолгими, а вот кошмары яркими и дикими. Поэтому на утро, даже после пяти часов сна, Летов чувствовал себя уставшим и разбитым, словно работал всю ночь, хотя работал лишь его мозг, изрыгая кошмар и ужас, окутывающий летовское сознание.
