», или «
фотон является элементарной частицей». Впрочем, Аристотель придерживался того мнения, что наука должна содержать лишь такого рода предложения, поскольку она должна быть направлена на всеобщее.
Каким образом тогда понять, как обстоит дело с субъектом в этих предложениях? Вполне понятно, что «лошадь» находится в позиции предиката в таком предложении, как «Буцефал является лошадью», и что в этом случае «лошадь» обозначает свойство единичной субстанции. Однако что же происходит, когда «лошадь» встает в позицию субъекта? Если мы позволим ввести себя в заблуждение схожестью ролей, которые играют слова «Буцефал» и «лошадь» в обоих предложениях, то придем к выводу, что «лошадь» обозначает того же рода субстанцию, что и «Буцефал». Как ни странно, Аристотель отметил, что, в отличие от слова «лошадь», слово «Буцефал» не может быть предикатом, в то время как лошадь может быть субъектом и предикатом, но Аристотель не осознал, что из этого следует коренное различие между предложениями «Буцефал является лошадью» и «лошадь является непарнокопытным животным». Более того, силлогистика рассматривала предложения только второго типа, хотя Аристотель брал за образец предложения с субъектом, выраженным именем собственным. Таким образом, Аристотель был вынужден признать, что «лошадь» обозначает нечто такое, что пусть и в «меньшей степени» является субстанцией, чем то, что обозначает слово «Буцефал», но все-таки ею является: Аристотель полагал, что существуют не только первые субстанции (индивиды), но и вторые субстанции (виды и роды).
Но отсюда возникает масса неразрешимых метафизических проблем: какой тип реальности имеют эти вторые субстанции (также называемые универсалиями)? Существуют ли они отдельно от первых субстанций или только в них? Являются ли они умопостигаемыми реальностями, порождением разума, или простыми именами, которые мы даем единичным субстанциям?
Этой совокупности проблем отвечают проблемы, касающиеся первых субстанций. Что же можно сказать на их счет? Как они связаны со свойствами, которые им приписывают? В самом понятии субстанции словно чувствуется отголосок того места грамматического субъекта, которое занимают имена собственные в предикациях: так же, как к одному грамматическому субъекту могут относиться несколько предикатов, так и субстанция «носит» приписываемые ей свойства, не переставая быть тождественной себе.
Однако очевидно, что Буцефал является неукротимым не таким же образом, каким тот же Буцефал является лошадью. В первом случае речь идет о вторичном свойстве, которым Буцефал может не обладать, оставаясь при этом лошадью; к тому же известно, что Александру Македонскому удалось его укротить! Напротив, тот факт, что Буцефал является лошадью, а не страусом или дождевым червем, по-видимому, характеризует его глубже. Мы признаем, что в первом случае имеем дело со
