Уже в Первом крестовом походе Раймунд Тулузский и его друзья изумляли спутников своим религиозным вольномыслием и трезвым практицизмом. Эти черты часто поражали и в Ричарде. Геральд Камбрезийский, не называя прямо имени Ричарда, дает понять, что именно его он имеет в виду, когда после похвал приличной и благообразной повадке французских королей рассказывает, как ругаются и богохульствуют другие государи: «В своей речи они непрерывно прибегают к ужасным заклятиям, клянутся Божьей смертью, Божьими глазами, ногами, руками, зубами, Божьей глоткой и зобом Божьим». Это еще не дает основания видеть в сыне Генриха II и Алиеноры esprit fort[38] XII века. Он не есть esprit fort уже потому, что мысль — не его «специальность», он прежде всего человек действия. Хотя Ричард в Аквитании, когда это ему нужно, грабил ризницы, разбивал и переплавлял предметы церковной утвари, особенно если они были пожертвованы его отцом, все же он из духа противоречия к этому нечестивому отцу пытался быть благочестивым. Одушевление, наполняющее его, когда он принимает крест, несомненно, переживается им как религиозное одушевление. Но Геральд Камбрезийский, восхваляющий его за это, отмечает с сожалением, что у него нет ни капли смирения и что он был бы всем хорош, если бы больше полагался на Бога и меньше верил в свои силы, если бы свои замечательные подвиги посвящал Господу, чистой душой обуздав стремительность своих желаний и свою надменность.
Это, конечно, только оттенки, но оттенки очень характерные для Ричарда, следствие его обращения в кругу очень разномыслящих людей, проявление свободных привычек его души. Ричард борется с «божьими врагами» на Востоке, но он не только позволяет себе уважать Саладина, любить его брата Сафадина и общаться с ним, обмениваться дарами и угощениями. Он с легкостью предлагает султану столь поразивший воображение людей Запада проект — выдать сестру свою Иоанну за Сафадина и предоставить им царствовать в Иерусалиме, сняв, таким образом, спор между исламом и христианством…
Можно сказать, во всяком случае, что над душой Ричарда сила традиции имела меньшую власть, нежели этого можно было бы ждать от человека его времени. Безграничная свобода размаха, постоянный мятеж свойственны его причудливой натуре, его несут крылья могучей воли, и в их шорохе почти непрерывно слышим мы ликующие звуки гимна:
В мире много сил великих,
Но сильнее человека
Нет в природе ничего.
Мчится он, непобедимый,
