Таким образом, обиженные Ричардом пытались перекричать общий славословящий хор и сурово судить английского короля. Однако не они определили его посмертную репутацию. Их заглушили эпические трубы хроникеров и песни трубадуров — особенно последних, сохранивших о нем память, полную восторженного изумления. Магического имени Иерусалима и сияния Святой земли было достаточно, чтобы создать романтический ореол вокруг доблестного паладина, каков бы ни был практический результат его деятельности в Палестине и каковы бы ни были его счеты с самыми разными кругами общества на родине. Произошло это, несомненно, отчасти и оттого, что социальное и политическое сознание людей было смутно и за отсутствием собственной исторической памяти они пользовались чужой.
Во всяком случае, большинство хулителей Ричарда, которых Геральд Камбрезийский называет «лающими собаками», вербовались не столько из людей, несправедливо им обиженных, сколько из числа его завистников, которым колола глаза его слава, кого раздражала его щедрость и задевала его надменная повадка. Следует, однако, заметить, что в официальном капетингском лагере Ричард имел далеко не сплошь плохую литературу. Крестоносная хроника, где бы она ни создавалась — в Руане, Камбре, Труа или самом Париже, — эта хроника, имевшая собственные традиции и идеалы, нередко способная подняться выше влияний того или иного придворного круга, гордилась могучим рыцарем, после десятилетий бесславия и бездействия вновь заставившим Запад и Восток говорить о силе латинского меча.
Однако же насколько эта доминирующая фигура Третьего крестового похода вмещает в себя определившиеся в идеале крестоносной литературы черты «атлета Христова», «воинственного подвижника Господа ради»? Эти черты плохо гармонируют с образом Ричарда у тех хроникеров, которые так много пишут о темных сторонах его жизни: безрассудной жестокости, высокомерии, разврате, циничных выходках, злых шутках, кощунствах. Они зачастую говорят о нем прямо враждебно, утверждая, что в семье, в которой он рос, вряд ли следовало ждать Готфрида Бульонского третьего похода. Генрих II, всю жизнь сражавшийся с церковью и ее слугами, усвоивший себе в отношении их соответствующий резкий и насмешливый стиль, научил кое-чему в этом смысле и сына. Для Ричарда также не могли пройти даром его постоянные связи с Провансом, где ученые-натуралисты и медики, еретики и трубадуры, отразившие в своей поэзии жизнерадостную чувственность юга, были в большей чести, нежели правоверные богословы и религиозные поэты.
