Алые как рубин бусинки повисают на его пальцах. Он склоняет ухо, чтобы послушать: вода щебечет так тихо, но рябь от капель распространяется на все сущее.
Все творение.
Горны ревут. Черный город напряжен, взбаламучен.
– Лови.
Своды оседают, становятся на колено, потом на другое. Матерь проливает слезу, забирая данное ею. Он видит, как собственными руками мечет разбитое, видит, как пошатнулся аспект-император, как исчезает он под пятою Матери.
Он отворачивается от моря, от солнца, парящего над водами и вонзающего лучи свои в спины темных волн; он взирает на утомленные летом поля юга; он видит себя стоящим на зеленом холме и смотрящим на то место, где находится сейчас, оставаясь возле императрицы.
Матерь удерживает его заботливыми, но грозящими погибелью руками.
Келлхус часто журил Эсменет за ее постоянные дурные предчувствия. Он напоминал ей, что люди, вопреки их собственным самозабвенным уверениям, добиваются послушания в той мере, в которой жаждут власти. «Если в своем положении ты не можешь доверять им, – говаривал он, – ищи утешения хотя бы в их жадности, Эсми. Раздавай свою власть как милостыню, как молоко, и они, как котята, прибегут к тебе… Ничто не делает людей настолько кроткими, как честолюбие».
И они к ней бежали.
Явившись на Андиаминские высоты, она полагала, что слышит голоса разыскивающих ее инкаусти. Однако, возвращаясь назад с только что найденным Кельмомасом по потемневшим залам, Эсменет столкнулась с Амарслой, одной из приближенных рабынь, рухнувшей прямо к ее ногам.
– Я нашла ее! – возопила почтенная матрона, обращаясь к расписанному фресками потолку. – Сейен Милостивый, я нашла ее!
Тут и остальные начали появляться из позолоченного лабиринта: сперва офицер-эотиец, имя которого она успела забыть, потом неуклюжий Кеопсис, экзальт-казначей…
Невзирая на всеобщую панику, весть о смерти Майтанета и фактической реставрации монархии пронеслась по улицам Момемна, и души, пострадавшие от совершенного ее деверем переворота, начали вновь стекаться в Имперский квартал, бывший их родным домом. К тому времени, когда они с Кельмомасом добрались до лагеря скуариев, за ней уже увязалась целая дюжина спутников, а в самом лагере ее ожидали новые дюжины, пестрый сброд, самозабвенно приветствовавший ее. Прижимая к себе Кельмомаса, она остановилась, рыдая от радости… не веря собственным глазам…
А потом протянула руку к предложенным ими вожжам.
Она отцепила от себя чумазого звереныша, в которого превратился Кельмомас, и препоручила его, вопреки всем бурным протестам, попечению Ларсиппаса, одного из дворцовых жрецов-врачей. Ребенка нужно было вымыть, переодеть и, конечно же, накормить, а также обследовать на предмет болезни или заразы. Кожа его стала смуглой как у зеумца, покрылась пятнами, словно он упал в бак с краской. На мальчике была только ночная рубашка, ткань пропиталась грязью и сделалась похожей на кожу. Волосы ребенка, некогда льняные и безупречные, стали черными, как ее собственные, слежались комками и крысиными хвостиками. При встрече вид его вселял отвращение в сердца прежних знакомых. Некоторые из них даже позволяли себе чертить в воздухе охранительные знаки, словно на нем оставили свои следы лапы смерти и погибели, а не нищеты и забвения.
