-Что это?
-Это называется "Центральная Кухня", так что прошу любить и жаловать.
-Никогда не слышала про все это.
-Неудивительно. В некотором смысле про это место слыхивали совсем немногие. Из большей части известного тебе города сюда добраться довольно-таки затруднительно...
-Почему?
-Зачем рассказывать? Сама все увидишь, ладно?
Когда они подошли к подножью лестницы, он показал куда-то на самый верх горы, где из-за дальности расстояния едва виднелась какая-то металлическая ограда.
-Там, наверху, за оградой - старое кладбище. Нумерация домов сверху вниз, и в доме номер два живет знаменитейшая в своем роде колдунья. Если бы тебе только рассказать, кто в свое время состоял в числе ее клиентов! Никогда в жизни не поверила б... Но сейчас она уже сильно старая, дряхлая и от широкой практики отошла.
-Так мы к ней?
-Это еще зачем? Я так, к слову вспомнил.
Уже в самом начале подъема, глядя на творящееся вокруг торговое буйство, приглядевшись к характеру продаваемых товаров, она поняла, что этого всего просто не может быть: за стеклом странных каких-то киосков из лакированного черного пластика и золотистого металла, в витринах крохотных кирпичных магазинов-полукиосков, на открытых прилавках под навесами и просто на раскладках товар просто полыхал нездешним, режущим непривычный глаз буйством красок, прямо-таки неприличной пестротой. От множества названий шеколадок и конфет, кажется, среди них были даже импортные! - рябило в глазах. При взгляде на соседнюю витрину в глазах точно так же начинало рябить в глазах от десятков ярких коробок всяких папирос, сигарет, сигар, среди которых она могла бы припомнить едва одну, может быть пятидесятую часть. А по соседству - страшно легкомысленные, крикливые, безвкусно-яркие сумки не поймешь из чего, и что-то еще, и, кроме того, какие-то еще штуковинки. Пожалуй, она могла бы надолго застрять на этой самой лестнице, но ее спутник сказал с коротким, насмешливым хохотком:
-Так мы до вечера не дойдем, и вообще - не стоит внимания... Ты бы не не тратила его зря, пригодится еще.
И она, послушавшись, больше не подходила к витринам, и только крутила туда-сюда головой. Запомнился еще только слегка потертый, бородатый мужчина с печальными черными глазами, перед которым на раскладке лежали сотни новеньких книжек в ярких глянцевых переплетах, и опять - ни единого почти знакомого названия, и только две-три фамилии авторов казались смутно знакомыми. "Сквозь три эпохи", "Роза Мира", "Технология власти", "Пролегомон", "Четыреста сорок один избранный графилон Т.Уирбоу"- и множество книжек с неприличными фотографиями прямо на обложках. Очередной навес прикрывал арочный, с нарочитой грубостью облицованный булыжником вход в тоннель, но ступеньки лестницы, ведущей вниз, были зато сделаны из тесаного с безупречной точностью черного гранита, стены покрывали шлифованные плитки какого-то пестроцветного камня, а сводчатый коридор тоннеля освещали яркие, мощные лампы в толстенных колпаках матового молочно-белого стекла. И вся эта добротная, чрезвычайно солидная работа - только ради того, чтобы, пройдя по цветному бетону метров сорок, выйти из-под земли на площади перед кирпичным зданием. Тут же стояло десятка два машин совершенно неизвестных ей марок, но страшно красивых. Не выдержав, она подошла-таки поближе. На некоторых из этих машин опять-таки виднелись иностранные буквы и названия, но интереснее были другие модели: это напоминало сон того не частого сорта, когда держишь в руках книгу, и текст вроде бы видишь, и буквы можешь различить как будто, - а вот прочитать толком текст либо мешает что-то, либо же написанное покладисто преображается в то, что при ходит в голову читателю. Так и тут: "Лада", "Рада", "Ямато-Дал", "Балто-Рейн", "Садко-Посадник"... Ужас какой-то, и ведь буквы-то все русские, а большинства слов понять нельзя, да и знакомые-то имена в таких вот связках звучат дико.
