— Паранджу надела, из конского волоса сетка такая сплетенная. Она всех видит, а ее — никто. Не положено лицо замужней женщины видеть другому мужчине, — уточнил круглолицый.
— Откуда ты все знаешь? — подозрительно покосился на него старший и опять хмыкнул своим солидным носом, — брешешь, поди, а мы уши развесили!
— Тетка в Ташкенте живет, — заявил обиженно круглолицый, — были мы у нее в гостях, она и рассказывала.
— А что, ребята, это хорошо, жену свою такой сеткой прикрыть, чтобы другие не глазели, — усмехнулся Роман. — Молодцы, азиаты!
— А ты на нее чулок натяни, — засмеялся Алексей.
— Ящик из фанеры сколоти и две дырки для глаз просверли, — подхватил кто-то.
— Глядите, — заговорил круглолицый, — мужик в полосатом халате… Тремя платками подпоясался…
— Зачем ему три платка?
— Три жены у него. От каждой — по платку! — предположил кто-то.
— Здорово, — воскликнул кто-то, — отслужу в армии и останусь здесь…
— На три платка рассчитываешь? — засмеялся, Вася.
— На пять, — уточнил тот, кто пожелал остаться в Средней Азии.
Поезд катил все дальше среди садов, поселков, где глинобитные дома с плоскими крышами прятались за высокими дувалами. Дети в ярких одеждах стояли на крышах и махали руками. Стояла весна и южная природа щедро встречала воинский эшелон красочным ковром цветов, бело-розовым цветением.
Остался позади шумный ташкентский вокзал, где было вдоволь кипятку и поезд стоял несколько часов. И снова застучали колеса, наматывая бесконечные километры.
Запомнился длинный мост над Амударьей и вода в ней, которая была не синей как в Волге, а мутной, почти коричневой. Проехали Чарджуй.
За ним началась пустыня. Исчезли водоемы, бассейны, речушки, не звенели больше серебряными струями многочисленные арыки. Вдоль железнодорожного полотна тянулись бесконечные барханы, то голые, то покрытые чахлыми зарослями саксаула и верблюжьей колючки. Поезд, словно изнемогая от жары, медленно полз мимо редких станций, где стояли железнодорожные цистерны с надписью на ржавых бочках «ВОДА». Длинные очереди женщин и детей с пустыми ведрами и бидонами стояли молча и терпеливо под палящими лучами солнца. Ни единого деревца, ни кустика не росло на этих станциях. Казалось, что солнце проникло в самую глубину земли, испепелило все живое.
Смех в вагонах притих, ребята с удивлением смотрели на унылый пейзаж, раскинувшийся перед ними. Далеко на горизонте пески сливались с белесым, выцветшим от жары небом, и было непонятно: то ли пески сливались с небом, то ли само небо уходило в пески.
