На карточки давали толику сахарного песка. Мама из него варила сахар и давала мне сосать.
Стали менять одежду на хлеб. Помню, приходил какой-то милиционер, жена которого, как говорила мама, работала на хлебозаводе. И вот мы в обмен на хлеб отдали ему всю имевшуюся в доме одежду, отдали папины довоенные костюмы и пальто. Поменяли патефон. Остался мой баян. Несмотря ни на что, мы решили его сохранить.
А голод становился все страшнее. Стало небезопасно ходить по улицам с продуктами из магазина. Мы с мамой ходили всегда вдвоем. Помню, шли из магазина, стали пересекать улицу Маклина, и вдруг недалеко от Аларчина моста, в Покровском саду, взорвались две бомбы. Стало светло как днем. Это были термитные бомбы.
Как-то я пошел в булочную один. Она располагалась на углу проспекта Римского-Корсакова и улицы Маклина. Метров двести от дома. Получил я 250 граммов на маму и на себя и возвращался домой. Вдруг подскочил парень и начал вырывать у меня сумку с хлебом. Я закричал. Недалеко проходил военный, подбежал, дал парню тумака, а меня проводил до квартиры. Посоветовал маме больше меня одного не отпускать. Прощаясь, оставил кусок дуранды. Я до сих пор не знаю, что это такое. Мне объяснили, что это прессованное сено, корм для лошадей. Мы и этому были очень рады. Сегодня вспоминаю с улыбкой: от дуранды у меня начался запор.
Еще в начале голода стали пропадать кошки и собаки. У нас дома жили кошка Маша и собака Мальчик. Это были родные для меня существа. Вначале пропала кошка, а потом и моя любимая собака.
Теперь, выйдя на улицу, я часто видел на снегу мертвых. Умирали прямо на ходу. Идет человек, вдруг останавливается и падает. И больше не поднимается. На моих глазах умерла на углу нашего дома женщина. Вначале упала, ей помогли подняться. Она жалобно улыбнулась и снова упала. Когда ее снова хотели поднять, она была уже мертва.
Умирали и в нашем доме. После войны во дворе осталось всего пять-шесть ребят. Остальные умерли от голода.
Мертвых увозили на санках. Гробов не было, все шло на дрова. Хоронить покойников на кладбище не было сил, и их собирали в каком-то одном месте. Такое место было недалеко и от нашего дома — в Канонерском переулке, который заканчивался тупиком. Туда и начали свозить мертвых. Потом их забирали похоронные команды.
Уже весной, в марте 1942 года, мать везла меня на саночках в столовую мимо этого переулка. Голубело по-весеннему небо. В безмятежном солнечном свете жутко было наблюдать, как солдаты из похоронной команды грузили на бортовые машины трупы. Страшно было смотреть, как на морозе голые скрюченные тела складывают в кузов машины.
