А вот его размышление, выходящее за пределы литературы. Он говорит о человеческом роде. Причем оценивает его невысоко. Если с такими мыслями сесть за письменный стол, то выйдет нечто грустное. Может, даже отчаянное. Это будет книга о том, что было бы, если бы не людской эгоизм. Только он не дает миру скатиться в тартарары.
«Не говорите об этом людям. Это же последнее, из‐за чего они пытаются жить в дружбе. Думают: вот разнервничаемся – и произойдет инфаркт. А вы говорите, что этого нет! Они же перестанут делать добро» (запись от 9.6.69).
Что было бы, если бы в шестьдесят девятом году кто-то выступил с чем-то подобным! Одна эта идея обрушила бы все советские догматы. Конечно, Гранин сейчас вряд ли рискует. Он объясняет это молодому коллеге, но пишет все же иначе.
В записях отца подобных высказываний два. Это – о человеческом роде, и еще одно, о котором речь впереди. Чаще всего вслед за утверждением следует уточнение. Вот он спрашивает: «Зачем вы заключаете договор?», а потом себя поправляет: «Нельзя на это идти, когда есть деньги» (запись от 9.2.74). Так и в другом случае: «Попробуйте не печатать, когда это возможно…» (запись от 21.8.72). Тут опять предлагается быть смелым, но при определенных условиях.
Не надо быть фрейдистом, чтобы угадать общую идею. Даниил Александрович объясняет принципы жизни в литературе. Причем всякий раз говорится о деньгах. Когда они есть, то решительность кажется ему оправданной.
Примеров достаточно. Начиная хотя бы с его «внутренней рецензии» на рукопись Зощенко[289]. Молодой автор, недавно вступивший в Союз писателей, подкрепляет свой вывод о том, что книга может быть издана, ссылкой на Ленина, оценившего белоэмигранта Аверченко[290].
Значит, все непросто с его директивностью. Это была категоричность до известной степени. Когда Даниил Александрович достигает предела, то сразу дает обратный ход.
Кстати, Гранин еще раз поучаствовал в биографии Зощенко. На сей раз посмертной. Сейчас он был не скромным рецензентом, а членом редколлегии собрания сочинений писателя.
Когда он говорил отцу: «Мы зря взялись издавать четыре тома, хватило бы трех» (запись от 12.7.84), это было не частное мнение. Судя по тому, что в 1986–1987 годах вышел трехтомник, его точка зрения возобладала.
Это опять к вопросу об оговорках. Зощенко он позволяет три тома, а себе четыре. Уж не говоря о том, что в недалеком будущем у него будут пять и даже восемь.
К неоднозначным решениям следует прибавить упомянутую закрытость. Иногда он высказывался так, что хотелось спросить: вы действительно так думаете или просто не желаете говорить?
