Заговорили об обэриутах.
– Я тогда слишком был занят собой и многое упустил.
А началось наше общение с того, что я представился:
– Я Семен Ласкин, а не Борис[283].
– Ну и очень хорошо. Потому что вы и есть единственный писатель.
20.12.81. Из выступления Адмони[284] об Ахматовой… Ахматова, как и Гор, боялась переходить улицу даже по зеленому.
5.2.82. Вчера был вечер памяти Гора. Вел Гранин – хитрый кардинал, выступали Л. Ник. Рахманов, Брандис, Лурье, Притула, Урбан[285] и я. Я читал дневниковые записи, но нервничал и немного смял конец. Это жаль. Конец должен был быть серьезный.
28.2.82. Читаю дневник и поражаюсь, как мало использовал фактов своей жизни – смерть Миши[286], одиночество мамы, ее смерть, Гор с его судьбой, Наталья Акимовна – это же так близко было ко мне!
9.9.93. Прочитал в статье Женьки Рейна – очень хорошей – ответ на риторический вопрос Гора: «Кто реальнее – Евгений Онегин или сосед Иван Иванович?»
Рейн, обдумывая автобиографическую прозу Довлатова, пишет так («Столица», 32, 1993, с. 61): «Но когда читатель Довлатова полагает, что все описанное им – «правда», что герои этих записей пойманы, как бабочки на булавку, они по-своему правы. Истинное искусство уничтожает свой материал и становится единственным образцом в духовной вселенной… Из эмпирического он делал эстетическое на одной ограниченной арене».
Прототип – это толчок. Остальное – плод духа, то, что Рейн и называет: «искусство уничтожает свой материал». И там, где этого не происходит, не происходит и искусства.
4.9.95. Читаю статью о Льве Шестове, у меня много его книг, и, к сожалению, нет двух томов из шести собрания сочинений[287]. Он, как мне кажется, мне особенно близок.
Однажды итальянский рецензент, некий профессор-славист, читая мою книгу «…Вечности заложник», сказал, что Шестов мне близок. Это тогда мне показалось смешным, но потом я вспомнил, что в романе есть какие-то философские мысли Г. Гора, который и давал мне Шестова, когда здесь о нем все забыли.
