Мать Малевича – Людвига Александровна – называла учеников «сынками»: «Когда ты сынка усыновишь?». Это тоже была талантливая женщина с огромным инстинктом живописи. Рождественский помнит, как однажды она связала кашне – белый верх, низ черный – чистый супрематизм. Она же сделала первую авоську, маленькую сумочку, которая складывалась. Это было ее открытие.
…Много работ Малевича оставалось у Суетина[438]. Он хотел возвратить холсты жене Наталье[439], но она категорически отказалась. Но после войны Харджиев[440] видел много работ у Лепорской[441], поинтересовался, на что та ответила: «Всякие бывают отношения у мужчины и женщины».
…Когда закрыли институт[442], все рассыпались, хотя Малевич продолжал работать. А в 34–35‐м году, когда он заболел раком, Рождественский ездил в дацан, где монахи (ламы) занимались тибетской медициной, дацан находился в Старой деревне.
Р. увидел курящих лам – и спросил, отчего они курят, это же вредно.
– Это полезно, – сказал ему Далай-лама, – нужно, чтобы организм пропитался смолой, тогда он будет жить вечно.
Затем они показали свою врачебную книгу – толстую как Библия.
Он рассказал, чем болен Малевич.
Лама спросил:
– А врачи лечили?
– Да.
– Если больной облучался, то мы лечить не можем. Клетка разрушена.
Умирал Малевич достойно, не жаловался, никогда не говорил, что его за что-то наказывают.
В ГИНХУКе две комнаты – в одной работали Вера Ермолаева и Юдин, в другой – Лепорская и Рождественский.
Рождественский сказал о К., что он был у него «с недоверием». Я спросил:
– Этот портрет вам ничего не говорит?[443]
– Ничего. Я Гальперина видел один раз, пришел к Ермолаевой, они сидели, рассматривали ее работы.
О работе Веры Михайловны в Художественной школе будто бы ничего не слышал. Тем более о Гальперине.
Показал замечательные работы:
Мадонна двадцатых (двуцветное лицо).
Ноев ковчег 30 века (матюшинская линия).
Два пространства. Земля и космос.
Космический квадрат (нет верха и низа, можно смотреть как угодно. «В космосе мы не понимаем, что происходит, что произошло»).
Стюардесса из Копенгагена.
Серебряные тополя (эскиз одобрил Малевич), написан в 70‐е годы по рисунку.
Два натюрморта с гжельским чайником. Сейчас пишет очень хорошо.
Об альбоме, где Костров, сказал, что это лучшее во всем альбоме.
10.4.94. Дочитываю свой роман, а сам с печалью думаю о Рождественском. Возможно, он подозревает цель моего прихода. Я зря сказал о К. Виноватый, он мог все понять. Не зря же эти слова: «Он спрашивал с подозрением». Дураки оба: и я, и К.
