27.3.94. Дорогой Константин Иванович! Давно и долго собираюсь написать тебе письмо – поговорить хочется! Но немощи стариковские одолевают. Чувствую, что потихоньку угасаю, а дел еще много, а интересного кругом – еще больше!
Слышал о тебе от итальянки-русской, что много работаешь, и много у тебя хороших работ, что она не прочь их иметь у себя в галерее в Милане… У меня она тоже кое-что взяла и поместила даже в каталог и говорит, что я им «обедни не испортил».
А остальное тебе объяснит и расскажет Семен Борисович Ласкин – один из немногих писателей, любящих наше искусство. Он же устроитель всех выставок в Доме писателя (увы, сгоревшем)[436]– и он хотел бы быть знакомым с тобой.
А остальное – на твое усмотрение, на твое здоровье.
Твой Н. Костров
9.4.94. Был у Константина Ивановича Рождественского. Большой художник, прекрасная живопись…
Уже был у него К. Уже допрашивал об отце, видимо, очень больно его задел. Но что бесспорно, это единственный человек, который при Сталине обрел все – и поездки за границу, и Гран-при, и Париж, и Нью-Йорк, и Индию, это просто так никому не давалось.
Но что не могу отвергнуть, отмахнуться – какое-то обаяние. Чтобы написать плохо – лучше не знать и не видеть. Или повернуть свое сердце в сторону прощения, а через симпатию к увиденной фигуре рассказать о прошлом.
Очень был расположен – смотрели живопись, много говорили, возможно, буду у него еще раз.
Начал с дневника Юдина – они называли его Малюткой. Маленький Юдин и огромный Рождественский имели общую мастерскую на Шамшиной улице, на Петроградской стороне… На Шамшиной был двухэтажный дом, во дворе ходили куры. Комната была махонькая. Один из них устраивался на кровати, а второй ставил мольберт или какое-нибудь приспособление в проходной комнате.
Юдин писал прекрасные женские портреты. «Он сам себя съел, пришел к выводу, что он не живописец, а график». Так и шутили, говоря про Юдина: «От Сезанна до Митрохина»[437] – да, Малевичу и Сезанну Юдин предпочел Митрохина и очень высоко оценил его, увидев в нем то, что другие не видели…
Я спросил о Малевиче – каким он был педагогом, был ли уравновешен? У меня есть данные, что он мог порвать прекрасную работу и похвалить худую.
КР ответил:
– Малевич был гениальный человек. И педагог изумительный. Таков был у него дар, что каждый ученик считал, что он у него любимый. Пожалуй, наиболее критично К. С. относился к Стерлигову, считал, что искусство его «от лукавого», много надуманного, на этих его положениях строить искусство нельзя.
