В открытые окна машины лились запахи лета: дыхание нагретой травы и клевера, ароматы невидимых цветов. Но в машине им приходилось вступать в соперничество с густым коровьим запахом. Перед этим я целый час вакцинировал вольно пасущееся стадо в пятьдесят голов и теперь сонно взирал на безмятежный пейзаж, сидя в замызганных брюках и заскорузлой от пота рубашке.
Я открыл дверцу. Сэм, наш с Хелен пес, радостно спрыгнул на землю и скрылся в лесочке. Я последовал за ним в прохладную тень, где среди толстых темных стволов веяло сосновой хвоей и сыростью опавших листьев. Откуда-то сверху, из сплетения ветвей, доносилось воркование горлицы – самые мирные звуки в мире.
И вот тут, хотя от фермы нас отделяло два луга, я услышал голос Лена Хэмпсона. Нет, он не скликал разбредшихся коров, а просто беседовал с членами своей семьи – как обычно, на пределе мощности своих неутомимых голосовых связок.
Когда я подъехал к ферме, Лен открыл мне ворота.
– Доброе утро, мистер Хэмпсон, – сказал я.
– Ваша правда, мистер Хэрриот, – загремел он. – Утро расчудесное.
Я даже попятился, но трое его сыновей только весело ухмыльнулись. К чему к чему, а уж к голосу отца они, конечно, привыкли.
– Вы хотели показать мне свинью? – сказал я, держась на почтительном расстоянии.
– Ага. Хороший такой боровок. Что-то с ним приключилось. Два дня ничего не ест.
Мы вошли в хлев, и я сразу же определил, кого мне предстоит лечить. Все дородные бело-розовые обитатели хлева заметались при виде чужого человека, – все, кроме одного, который, понурившись, стоял в углу.
Свиньи обычно сопротивляются попыткам смерить им температуру, но этот боровок даже не пошевелился, когда я вставил термометр в прямую кишку. Температура оказалась лишь немного выше нормальной, но вид у животного был обреченный. Он застыл в неподвижности, чуть выгнув спину, избегая любых движений, а глаза у него были мутные и испуганные.
Я поглядел на красную физиономию Лена Хэмпсона, который всем весом навалился на загородку.
– Это началось сразу или постепенно? – спросил я.
– За одну минуту! – В тесном помещении рев был совершенно оглушительным. – Вечером в понедельник был здоровехонек, а утром во вторник – на тебе!
Я ощупал живот боровка. Мышцы были напряжены и тверды как камни, так что обнаружить что-либо определенное с помощью пальпации не удалось, но брюшная стенка была болезненна повсюду.
– Мне уже приходилось видеть их в таком состоянии, – сказал я. – У него разрыв кишечника. Это случается, когда свиньи дерутся или толкают друг друга, особенно сразу после кормежки.
