Будетлянин науки | страница 53
Потом я вернулся, встречал Новый год в Москве. Когда я уезжал, Надя попросила меня передать её знакомому письмо, которое было слишком важным, чтобы послать по почте – почта тогда была без марок, большую часть писем выкидывали, мало что доходило. Этот знакомый был Геннадий Янов, который занимал довольно высокое положение у Чичерина в Наркоминделе. А я его знал – он был лет на пять моложе меня и знакомым моего брата>200.
Я к нему явился. Он сидел в каком-то кабинете приёмов в Комиссариате иностранных дел. Там были кресла, ковры, было чисто – по тем временам это казалось большим комфортом, мы от этого давно уже отвыкли. Я ему передал письмо. Он его прочёл и потом говорит: «А что Вы, Рома, делаете?» Я ему в двух словах рассказал, что раньше был в Главтопе, что я оставлен при университете и что мне нужно будет искать какой-нибудь заработок, потому что этого недостаточно. «Слушайте, Вы не хотите за границу?» Это был странный вопрос, ведь было время полной блокады. «Какая заграница?» – «Ревель». – «Ну, – говорю, – это не слишком заграница. Ну что ж, я бы не отказался, но когда и как?» – «Нам нужен человек, знающий языки, туда едет наше первое представительство». (Я его потом спросил, каким образом он мне это предложил просто так, ничего не зная, собственно, обо мне. «Почти невозможно было найти человека», – он мне сказал. – «Почему?» – «Боялись, что белогвардейцы взорвут немедленно, как только переедешь границу». Но я не боялся.)
Я вернулся домой к своим приятелям Гурьянам. Дома была мать. Я ей говорю: «Знаете, я через два дня еду за границу». – «Ну, бросьте дурака валять! Всегда Вы выдумываете такие вещи – даже не остроумно».
Я поехал – и книги, и все рукописи остались… Я не знал, на сколько это, как это, что это; ничего не знал. Это было в начале двадцатого года, между Татьяниным днём, который я провёл в Москве, и масленицей, когда я уже был в Ревеле>201.
Когда я сел в вагон, со мной в том же купе сидели ещё двое: один, который должен был стать моим шефом в Отделе печати – Михаил Левидов, очень милый и культурный человек, который потом погиб, в конце тридцатых годов>202, а другой – Гай-Меньшой, который был послан Коминтерном в Ревель. Оба меня приняли очень дружественно. Гай чуточку держался настороже, но вообще он был очень милый человек и очень прямой.
У Гая-Меньшого обе фамилии были псевдонимами. Он был американским евреем русского происхождения, сыном родителей, эмигрировавших из России. Говорил он по-русски со слегка американским акцентом. Он пробрался в Москву через всю Сибирь во время гражданской войны. Он был сотрудником «Правды» и работал в Коминтерне, и его главным покровителем и другом был Зиновьев. В «Правде» он играл большую роль, был одним из главных сотрудников – кажется, в «Правде» он был Меньшим, а в Коминтерне – Гаем. Он только короткое время был в Ревеле. Я его очень хорошо помню на приёме главарей итальянской коммунистической партии, которые в первый раз ехали в Москву. Приехал тогда же один молодой итальянец, футурист, единственный футурист-коммунист – Артуро Каппа
