У него было самое невероятное отношение ко всему. Он себе совершенно не мог представить, что будет культ машин, культ промышленности. Всё это его глубоко не интересовало: ведь он был страшный романтик. А Хлебников понимал – «Но когда дойдёт черёд, / моё мясо станет пылью»>190.
* * *
Я Маяковского близко видел, когда мы были соседями. Либо он ко мне заходил, либо я к нему – надо было только площадку перейти, больше ничего>191.
Весной, кажется, в апреле, двадцатого года Маяковский вошёл ко мне в комнату и говорит: «Вот написал пьесу, хочешь, прочту?» И он стал читать «Как кто проводит время, праздники празднуя»>192. Он прочёл, и меня охватила досада. Мне это казалось какой-то дадаистической пропагандой – пропагандой, которой мешал дадаизм, и дадаизмом, которому мешала пропаганда. Получилось неостроумно и просто скучно. Щадя его самолюбие, я сказал: «Володя, это повторение не лучших строк из „Мистерии-буфф“ и не очень интересно». Он очень огорчился.
В то время ещё дозванивали мотивы из «Мистерии-буфф». Но то, что там иногда загоралось поэтическим и риторическим остроумием, казалось просто невыносимым в этих маленьких текстах, которые, большей частью, долго оставались неопубликованными>193.
Вскоре после [чтения «150.000.000» в Московском лингвистическом кружке в январе 1920 года] совершенно случайно я попал в Ревель.
Я в своё время, из-за сыпного тифа, прозевал подачу прошения об отсрочке воинской повинности – чтобы не посылали на фронт гражданской войны. А я имел на это право, потому что был оставлен при университете. Это было очень почётно – давало это в то время гроши, но положение.
Но я прозевал, и меня позвали и сказали: «Вы должны сейчас же явиться с настоящими бумагами, а то, знаете, Вы – дезертир». А в тот день меня ждал обычный покер, в котором участвовал почти всегда Маяковский. Играл там один знакомый, который занимал довольно высокое положение в Главлесе – это было военное учреждение, и тех, кто там служил, не брали на фронт. Когда кончили, он мне говорит: «Ну, а когда в следующий раз?» Я говорю: «Я вот не знаю, оказывается, я-дезертир, мне нужно сей-же какие-то меры принимать». – «Ох, бросьте, я Вас „рою“». И вдруг, ни с того ни с сего, он меня устроил секретарём Экономически-информационного отдела Главтопа, Главного топливого комитета. Это было в начале осени девятнадцатого года.
В Главтопе я работал месяца два-три, пока не выяснилось, что меня не обязаны брать [на фронт]. Помню, что я даже ходил к Покровскому
