Что же представляет собой этот ангел-хранитель? Водоизмещение его только несколько сот тонн, машина изношена; как можно уже догадаться, топится он углем. Пушка, которая когда-то была на нем установлена, дабы оправдать звание военного корабля, и из которой для развлечения иногда стреляли по льдинам, уже много лет назад снята, «чтобы освободить площадь». Экипаж состоит из трех офицеров и около тридцати унтер-офицеров и матросов. Откуда он родом, этот «Микальви»? Представьте себе, из Германии, построен очень много лет тому назад на Балтийской верфи, как значится на медной дощечке в машинном отделении.
Впрочем, эта история стоит того, чтобы о ней рассказать подробнее. Вскоре после первой мировой войны чилийская армия, которая в то время обучалась немцами, носила серо-зеленые мундиры и на парадах маршировала гусиным шагом в немецких стальных касках, заказывает в Германии партию боеприпасов. Снаряды были погружены на небольшой пароход, до этого курсировавший по Рейну, и отправлены в Чили. Приняв опасный товар, заказчик запросил Берлин, что делать с пароходом. «Пароход? — последовал удивленный ответ. — Это ведь только упаковка! Оставьте ее себе, если можете где-нибудь применить». Так случилось, что маленький рейнский пароход, этот «упаковочный материал», который уже не подлежал возвращению, был передан чилийскому военному флоту и под бело-красным флагом с белой звездой на синем поле получил имя скромного героя тихоокеанской войны матроса ефрейтора Микальви.
В свои сорок лет «Микальви», собственно, уже давно перешагнул предельный срок службы военных кораблей. А так как он много поработал во всяких условиях, к тому же в стране, которая считается самой суровой и неуютной на свете, то, возможно, еще и поэтому он выглядит старше своих лет. Но он принадлежит не очень богатому морскому флоту, который не в состоянии придать своим служебным судам ту элегантность, которую он придал бы настоящим военным судам, если бы он вообще на это был способен. Попав на борт «Микальви», пассажиры, правда, теряют не все надежды, но зато очень быстро расстаются со своими иллюзиями.
Когда второй офицер показал место, где мы должны были провести много недель вместе с еще двумя десятками товарищей по несчастью, и спросил, хотим ли мы все же остаться верными нашему маршруту, нас на миг охватила паника: бедное помещение из нетесаных досок, с узкими, как выдвижные ящики стола, расположенными друг над другом койками, убогой занавеской, которая, хотя бы символически, должна отделять мужчин от женщин, и только два иллюминатора, которые все равно нельзя было открыть, так как они располагались как раз по ватерлинии. Все это выглядело не очень заманчиво. Некоторые пассажиры уже устраивались на ночлег, передвигали ящики, обвязанные веревками потертые чемоданы, расстилали овечьи шкуры и одеяла. Это были смотрители маяков с женами, едущие на какой-нибудь одинокий остров, чтобы снова прожить там в течение шести месяцев в полном уединении у подножия башни; несколько уже заснувших детей, старик, возвращающийся домой в конец далекого фиорда; тут же в поисках удобного места для ночлега вертелась огромная собака. Было почти совсем темно, дышать становилось трудно. Молодой второй офицер смотрел на нас вопросительно и, казалось, одновременно извинялся за такой прием и сомневался в нашем упорстве. Мы действительно были близки к тому, чтобы отказаться от путешествия.
