Чтобы использовать то, что спаслось от пожара, за овцеводами-лесорубами следовало несколько лесопилок, которые обосновывались в таких отдаленных бухтах, что к ним в большинстве случаев можно было попасть только по воде. Но кроме как на нескольких убогих предприятиях, из которых, впрочем, половина уже давно не работает, здесь, на крайнем юге, пил нигде нет — лесорубы их или не знают, или презирают и работают только топорами. Ни на одном пне не видно гладкой, плоской поверхности среза; каждый из них покрыт небольшими уступами, столь характерными для топора.
Наконец ветер берет верх над израненными огнем и топором великанами, стволы падают на землю, и их вырванные, вывернутые корневища, смешавшись с камнями и землей, образуют жуткие «черные солнца» или лица Горгоны с тяжело свисающими, обугленными косами. Идешь, как в кошмарном сне, как по исполинской дороге призраков природы. В массе этих стоящих или как бы катящихся по земле причудливых фигур встречаются все жесты ярости, страха, бегства или нападения. Как в сказках братьев Гримм протягивают они свои худые руки с длинными когтистыми пальцами; другие с трудом выпрямляются, как бы умоляя о пощаде, раболепно ползут по земле и неожиданно на кого-то кидаются, иные прячутся, сдаются и отступают…
Желтоватый мох стыдливо закрывает сморщенные, согнутые и обугленные стволы. Мох флагами из тряпья свисает с ветвей деревьев, которые были бы печально уродливы, если бы солнце иногда не освещало их призрачную красоту.
Долгие годы неутомимый дождь обмывал трупы деревьев и довел многие из них почти до нематериального состояния; рядом с пустыми, внутри обуглившимися, жалкими деревьями неожиданно попадается мертвое, но радостное великолепие совершенно гладких, блестящих бело-серых стволов. Если после сучковатой, обгоревшей древесины провести рукой по светлой, шелковистой поверхности этих стволов, то возникает своеобразное ощущение облегченности — единственная мягкость и единственное примирение в этом угрожающем, сумбурном окружении.
Постепенно это чувство умиротворения передается человеку, и он при виде этого умерщвленного леса неожиданно для себя перестает ощущать боль и сострадание. На раздробленной земле Европы, которая кажется созданной для своих обитателей, такое опустошение выглядело бы катастрофой; здесь же оно соразмерно Андам и пампе и, как они, безгранично и безжалостно.
Контраст между размерами этого уничтожения и незначительностью средств, необходимых для его осуществления, — тоже неожиданность. Ведь район практически необитаем; сюда приходили только отдельные овцеводы со своими стадами и в качестве единственного орудия разрушения приносили с собой топоры. Трудно поверить, что несколько человек только с помощью своих рук смогли повалить бесчисленное количество этих лесных великанов. Целыми днями мы бродили в мертвых лесах вдоль берегов внутренних морей Отуэй, Скайринг и по острову Риеско и ни разу не увидели ни одного лесоруба за работой. Но иногда овцеводы в своих ранчо из гофрированной жести и досок показывали нам длинные топоры, гордость каждого чилийского пионера, и надо признать, что эти топоры отнюдь не выглядели так, словно всегда валялись за печкой вместе с овечьими шкурами и широким пастушеским бичом!
