К дощатым спинкам этих «уютов» были привинчены таблички — латунные или из нержавейки — с четкой гравировкой. «В память о счастливых днях, Стенли Гудман. 02.07.28–12.08.98», — прочитал Аркадий на одной из них. «Ванда, я буду любить тебя всегда. Дебби», — значилось на соседней. А вот еще: «Каролина, которая любила этот парк, и Джордж, с которым мы всегда были рядом. 2002».
Судя по датам, таблички периодически обновляются, понял Аркадий. Но сколько их! Многие тысячи. Они остаются на лавочках до тех пор, пока не иссякнет аванс, заплаченный заказчиками. Хороший бизнес! Он двинулся дальше, читая снова и снова. «Лиза и Вилли Хирш, из Берлина в Нью-Йорк, навеки вместе. 2007», «Морис Гринберг. Счастлив до 80-ти», «В любящую память Мери и Джон Коркран. 2005», «Дорогой Дональд Тубер, спасибо за ваше внимание. Любящая Барбара»...
Аркадий знал, что искать. Где-то здесь должна быть лавочка с табличкой, которую некая известная московская телеведущая оставила в память о знаменитом московском банкире. В СМИ, в социальных сетях скандально шумели, что это обошлось ей в двадцать пять тысяч долларов. Но где, где та лавочка? «Альберту Бердстоуну от жены и друзей. Июнь 23, 1995», «В память моих любимых родителей Риты и Дуглас Бенч»...
Продвинувшись по одной из аллей метров сто, Подлевский осознал тщету затеянного. Слишком много здесь трогательных посланий о прожитой жизни и совместном счастье, оставленных в назидание и на память потомкам. Да, пожалуй, и в назидание — чтобы не превращали свое существование в этом бренном мире в суету сует. Все там будете — грубовато, но верно.
Аркадия редко посещали столь отвлеченные, философические размышления. Но здесь, в Центральном парке, ненароком хранящем память о былых поколениях, вдобавок в часы вынужденного безделья... К тому же этот огромный бронзовый пес! Одну из базальтовых глыб, вспученных на парковой равнине, украшал памятник собаке, которая в 2005 году сквозь снега и бураны доставила лекарство умиравшему в одиночестве человеку. Спасенный не остался в долгу и увековечил беззаветного друга.
Центральный парк жил своей воскресной жизнью. В здешнем мини-зверинце толпилась любопытствующая публика всех возрастов, чуть в стороне плескались на ветру несколько радужных флагов лесбов. На пересечении аллей детский фокусник почтенных, если не сказать, преклонных лет из бывших комедиантов или ковёрных, в цветном костюме арлекино, доставал из шляпы плюшевых кроликов, а затем обходил с этой шляпой немногочисленных зрителей. Мамаши с детскими колясками. А еще — очень пожилые, наверняка за девяносто, одинокие люди, сухопарые, медленные, с тросточками, иногда с ходунками. Подлевский знал, что эти старцы и старицы с морщинистыми лицами, но подтянутыми фигурами — из очень богатых слоев, где железная гастрономическая дисциплина позволяет, хотя им уже маячат с того света, безмятежно продлить закатные сумерки жизни. Эти люди слишком стары, чтобы страдать.
