Сашин взгляд метался по фигурам, по их наготе. Разум подверг сомнению происходящее.
Бах! — ударялось сердце. — Бах!
Вот коротышка с козлиной бородкой.
Бах! Вот напомаженный брюнет, его лицо в слое белил, фиолетовая помада на губах, и по плечам разбросаны блестки.
Бах! Худой как скелет старик и — Бах! Бах! — отвратительная старуха, ее дряблые груди болтаются у пупка, седые патлы облепили череп, кривые ноги покрывают черные жесткие волосы.
Саша вращалась по часовой стрелке, онемевшая.
Изящный мулат, чей скульптурный торс поблескивает от пота или масел. И последняя — смуглая молодая женщина.
«Знакомьтесь, — прозвучал в памяти голос Роминого деда, — Цвира Минц, также известная как Ирма Войнович».
Скорчившаяся на бронзовом щите Саша не сомневалась, что видит именно Цвиру, исчезнувшего более столетия назад медиума.
Смоляные волосы Цвиры ниспадали до широких бедер. Налитые груди венчали шоколадного цвета соски. Треугольник лобка укутали блестящие и жесткие как проволока волоски.
Она выглядела величественно и устрашающе, будто ожившая статуя.
— Простите, — выдавила Саша.
Она невпопад вспомнила давнее происшествие, когда их с Ксеней, гуляющих по парку, заприметил эксгибиционист. Он вылетел из кустов и принялся, по выражению Ксени, «наяривать колбаску». Саша была изумлена, а подруга спросила весело:
— Ты не шутишь, чувак? Двенадцать сантиметров — все, чего мы достойны?
Пристыженный извращенец смотался, пряча увядшее хозяйство, и Ксеня смеялась вслед.
Кто теперь спасет ее от пожирающего страха, надает по щекам, разбудит?
Шестеро вверху
(шесть призраков, шесть мертвых спиритов)
не обращали на нее никакого внимания и смотрели мимо, в скважину. Словно находились не здесь, не в этом времени.
Саша поняла, как если бы мысль внушили: попытайся они схватить ее, руки пройдут сквозь тело, не навредив.
Не это время.
Она ощутила себя зрителем в амфитеатре, но, удивительно, паралич прошел, воздух хлынул в легкие.
Шестеро сжимали перед собой скрученные трубочками листы бумаги. Коротышка проговорил писклявым бабьим голоском:
— Арфаксат, Гонзаг, Асмодей, Фаэтон!
Бумага спланировала в яму, точно в скважину, будто ее втянул пылесос.
— Кальконикс, — сказал женоподобный брюнет.
(Адам Садивский, — шепнул голос, — человек, о котором писал Достоевский.)
— Бальберит, Грессил, Веррен!
Полетела в скважину бумажка.
— Мерихим, — подхватил старик, — Пифон, Велиал, Соннелон!
Белая трубка пролетела мимо Саши.
— Карро, — вторила уродливая старуха, — Карниван, Розье, Левиафан!
