Рваные раны сшивали грубые стежки толстых нитей.
Жертвы жуткой операции были живы… то есть двигались и бормотали.
Из посиневших губ вырывалось что-то вроде «куча», «куча». Опухшие лица, глаза, будто намалеванные на веках.
Они вытянули перед собой руки, тыльной стороной ладоней к луне, поднимали и опускали, словно бы предлагали выбрать из четырех зажатых в кулаках спичек одну сломанную.
Сашина нога запуталась в переплетении корешков.
Пейзаж, дом, мертвые бормочущие дети — все опрокинулось.
И Саша проснулась в холодном поту, хлопая ресницами, не понимая, где находится.
После улицы Первомайской центр города — не самого шумного, провинциального, — показался центром мегаполиса. Полуденный, вязкий, он удивил скоплением народа, будто Алексины прожили в изоляции несколько лет. Вот навязчивые торговцы на рынке, вот туристы, фоткающие старинные храмы, вот парочки нежатся за столиками кофейни.
Отсюда совсем близко до их бывшего жилища…
Саша растягивала удовольствие, долго изучала ассортимент магазина. Спорила с мамой, немного расстроилась, что на шикарные виниловые обои не хватит средств. Отмахивалась от розового цвета: никакой пошлости!
— Бамбук или сакура? — прикидывала мама.
— Для кухни? Бамбук! Будем как две панды.
В гостиную, посовещавшись, они выбрали светло-желтые флизелиновые обои с ненавязчивым орнаментом. Однотонные, под дерево, в спальню.
Весьма довольные, выпили какао. Не терпелось помочь квартире избавиться от прежней кожи, обновиться.
Автобус понес по объездному шоссе, выплюнул их, последних пассажиров, возле «Водопоя».
Навьюченные пакетами, они пошли через мост. Между опорами журчала вода, трепалась прибитая к камням рубашка. Берег был замусорен бумажками, алюминиевыми банками, кусками кабеля. Среди хлама юркнула изумрудная ящерица. Квакнула на камне бородавчатая жаба. Пучеглазая, как ведьма.
— Надо до понедельника уложиться, — сказала мама. — По-стахановски.
Саша спросила, кто такой Стаханов, и мама стала объяснять. А ветер пригибал непомерно высокую траву, кивали шесты хмеля, тропинка отпочковалась от микрорайона, потекла по полю. Саша срывала травинки и жевала сочные стебельки. Всюду была жизнь: лягушки, ужи, улитки на ветках кустарника, мошкара, низко планирующие стрекозы.
И лишь трехэтажный дом казался чем-то чуждым в этом непоседливом жужжащем и щебечущем мире. Молчаливый, грозный, вколоченный в пейзаж, как порыжевший гвоздь.
Саша смотрела на его полукруглые фронтоны, на оконные оси, разделенные пилястрами, на римский нос ризалита и лепное убранство.
