Посмотрел в окно — на улице все такая же непогода. Даже передернуло всего. До репетиции остается два часа. Час можно отдохнуть, а потом нужно будет выходить. Поставил будильник на семнадцать, включил телевизор, завалился на диван и с головой накрылся одеялом. Сначала слышал, как диктор говорил про непрочные политические отношения между Южной и Северной Кореей, про напряженную обстановку на Кавказе. Потом все куда-то исчезло, успокоилось — незаметно заснул.
...Голубой тигр назойливо лез на меня, облизывая языком мое лицо. Его голубовато-желтые глаза — именно такие смотрели на меня — пьяно усмехались, а тонкий, как выточенный женский мизинец, может, метра два длиной, член с гибкостью спрута обвивал ниже талии, выискивая тайный объект своего неудержимого сладострастия. Мне было совсем не страшно. И даже приятно. Я отталкивал тигра играючи, с той похотью, чтобы он продлил свою ласку; его необычная голубая шерсть приятно касалась рук, и я с удовольствием запускал в нее пальцы. Мы кувыркались и становилось все заметнее, что тигр начинает шалеть, не находя удовлетворения. Он нервно рычал, скалил пасть, показывая сильные желтоватые клыки, размером похожие на зубья бороны. Но и это мне было почему-то не страшно. А тем временем розовый член тигра обвился вокруг моей шеи и с упругостью резины бил по лицу. Я смеялся, отворачивался, спасая свою невинность, не очень-то старательно отпихивал тигра. И когда почувствовал, что какой-то червяк задвигался в моем рту, сильно сжал зубы. Из голубовато-желтых глаз тигра по морде скользнули две бесцветные бусинки, пасть невероятно раскрылась — я словно заглянул в красный колодец, — и оттуда, из этой красной глубины, раздалось тонюсенькое, обиженное «мя-я-яу!».
Зазвенел будильник. Стрелки показывали семнадцать часов. Нажал кнопку будильника — тот замолчал.
Ну надо же — голубой тигр! И что бы это значило? Разгадывать сны не умею. Мало ли разной чепухи снилось и будет сниться?! А время берет за горло, поэтому — вставайте, граф, вас ждут великие дела!
Господи, как надоели эти репетиции! Не могу воскликнуть: репетиция — любовь моя! Не могу. Поскольку тот, кто однажды сказал эти слова, был по-настоящему влюблен в их смысл. Он был неотъемлемой частью того, что зовется театром, был его действующим органом; как в живом организме есть почки, печень, селезенка. А я — так, сбоку припека; деньги зарабатываю, чтобы как-то сводить концы с концами или, как говорят в народе, коньки не отбросить от голода. Если уж случилось, что пошел путем богемы, в его начале думая и представляя в кисейно-розовых мечтах, что буду обязательно богатым и известным, — тогда и сходить с дороги некуда. Более четырех десятков за плечами. Из них — более двух десятков на сцене. Как говорится, как стал на крылья, так и полетел в одном направлении. Все мое — кровь, сердце, мускулы, мысли — вырабатывало одну волю: понять и разобраться в том, чего нельзя потрогать руками, как гвоздь забить в стену или как вазу поставить на телевизор. Мои кровавые мозоли и набитые синяки были результатом того, что я, как слепой котенок, тыкался во все стороны, ища тот единственный путь, именно свой, ничей другой. Ведь без него ты — дубликат, подделка и ни в коем случае не оригинал. А это, говоря простым языком, дешевка.
