Месяца за два до сегодняшнего телефонного звонка в Купаловском театре умер актер его лет. А перед ним, в том же театре, похоронили еще одного, такого же возраста. Так вот, на последних похоронах — я сам не слышал, говорили — Юлик сказал: «Теперь моя очередь». Что это?! Неужели можно так чувствовать пространство и время, быть уверенным в том чувстве, что сознательно дошло до сердца, и не бояться его? Ведь все последние дни Юлик внешне ничем не отличался от себя предыдущего. Был — как всегда, обычным: веселым, грустным, пьяным.
И вдруг сказать такое... Подвести последнюю черту. Да и все могло бы оказаться просто словом, звуком, шуткой — хотя вряд ли стоит шутить с этим, если бы не телефонный звонок, если бы все это не сбылось...
Так все-таки, что же я должен понять? Какой тревогой, а может, спокойствием, наполнено мое сердце? Нет-нет, спокойствием — нет. Ведь если спокойствием — так я уже понял бы что-то, как на похоронах друга, сказав: «Моя очередь», понял Юлик.
Его духовное «я» перешло в вечность, слилось с ней. Тело будет предано земле, по которой он ступал босыми ногами и ранил их острым жнивьем и острыми камнями; набивал шишки, лазая по деревьям; разбивал нос, спотыкаясь о тугие корни. А душа слилась с вечностью.
Получив ответ на вечный вопрос детства — а что за тем лесом? — он был разочарован... И... оскорблен. Стерпеть такой ответ может только серая посредственность. Только не он — не Юлик.
Легко расступается вода, когда окунаешься в нее. Так и душа Юлика легко расступалась перед разной мерзостью, отдавая все свое лучшее. А те, нырнув глубже, пили самое дорогое, самое нежное, обнажая пустоту для тяжелой болезни.
И все же Юлик понял НЕЧТО... Так как совсем непринужденно и радостно мчался навстречу своей жизни.
Так что же я должен?..
Телефонный звонок. Опять голос Стаса:
— Ты, Александр? — как и первый раз, его дурацкий вопрос.
Ответил сдержанно и тихо:
— Я, не сомневайся.
— Позвонил брат Юлика, сказал, что забрать из морга можно только после двенадцати часов. Ты сможешь?
Я поспешно крикнул:
— Не смогу! У меня в это время запись на радио.
— Хорошо, найду кого-нибудь другого, — успокоил меня Стас и положил трубку.
Я соврал: никакой записи на радио у меня не было.
Не люблю покойников. Боюсь их.
***
За окнами холодный унылый дождь. Не сказать, что льет, но моросит и моросит. Из дома не хочется выходить, а придется: вечером репетиция. Пытаюсь что-нибудь придумать, чтобы не пойти (уж очень не хочется вылазить в такую сырость), но ничего важного не нахожу. Все доводы, которые мог бы привести в оправдание, не убедительны. Болезнь — подай листок нетрудоспособности. А где его возьмешь? Радио, телевидение — но это в свое свободное время или по договоренности с режиссером; какие-нибудь дальние нежданные гости — полная чепуха! Если только позвонить и сказать, будто лопнула отопительная батарея или проржавела и течет труба, и теперь жду сантехников? Но это я уже использовал. Сделать вид, что перепутал расписание? И такое бывало не однажды. Что еще? Да как будто больше ничего. Не очень-то большой спектр моих оправданий. Просто не пойти и все, а потом на этот счет ничего не объяснять — пусть даже выговор объявят, плевать на него! — но это как- то нетактично по отношению к режиссеру. Тьфу ты! Что мне, наконец, думать за него?! Тактично, нетактично... Не очень-то этой тактичностью актеров балуют. Как ни крути, видно, идти все-таки придется.
