Вернулся домой злой и дикий. Вино, закуска на стол — начал гудеть. Выпил все. Головой уткнулся в подушку.
***
Театр словно замер: пустой, тихий, спокойный. Оно и понятно: весна везде и всем. С какими-то отрешенно безумными лицами по улицам прогуливались люди, и в глазах у них было все, что хочешь, только не серость насущных проблем.
Становились бешеными собаки, сбивались в свору. Насмерть забивали друг друга кобели за право быть первыми на празднике сучьей течки. С кровавыми глазами бросались на соперника, острыми клыками раздирая кожу, кусками выдирая мясо. И никто не хотел уступать. Никому не было страшно. Необъяснимой силой желания и жажды утверждали себя великой истиной — быть!
Каким-то ярким, наглым цветом зеленели листья на деревьях, трава на газонах. Машины на улицах гудели по-другому, совсем не так, как в зимние холода. Все, от самой безмозглой маленькой пылинки до фантастического человеческого мышления, переполнялось весной.
Только занятые в «Полочанке» старались не замечать всей этой великой безрассудности космического воздействия. Как тягловые лошади, впрягались в оглобли, топтались на месте, не имея силы вырваться из болота «нерешенности».
Андрон нервно теребил бороду, актеры за кулисами ругались про себя и не только про себя... Я тоже никак не мог собрать свой образ в какой-то целостный рисунок. Не знаю, как кому, а мне всегда нужно увидеть свою роль как бы сбоку: словно в фильме, или пусть даже во сне. Только тогда я начинаю ее чувствовать и понимать. А пока у меня, как у слепого: ночь — день — все сумрак. Я не мог ни за что зацепиться. Спокойной лодкой плыл по тихой воде средь ровных берегов. И это меня совсем не радовало. Я начинал срываться: пока только словом, до водки дело не дошло. Тогда я пытался взвинтить себя — это для меня не новый способ поиска. Пользовался им и раньше. И он, случалось, давал результат. Иногда, можно сказать, на ходу вскакивал в роль, как в автомобиль, который на всей скорости пролетает мимо. Я зажигал себя до последнего светлячка, который мог во мне вспыхнуть, дать хоть маленькое сияние ясности и чувств или хотя бы незаметную искорку, способную привести к взрыву. Но опять-таки: ни светлячка, ни искорки. Труха какая-то. Она не то что гореть, тлеть не хотела, даже малю. сеньким дымком коптить.
Иногда мной овладевало отчаяние. О, это чувство бестелесности, пустоты и невесомости, тупого отсутствия всего. Как во сне: хочешь крикнуть — и не можешь, поднять руку, чтоб защититься — и не под- нимается. И некому пожаловаться на свою немощь. Один. Сам с собой.
