— Догоняй, догоняй. Иначе Юлик на том свете обидится. За его память. Он любил тут посидеть, поговорить, выпить рюмку. Давай, давай, — сунул мне в руку кружечку с водкой.
— За Юлика... Светлая ему память, — я выпил.
Салевич подал мне бутерброд. На этот раз с колбасой и долькой помидора.
— О, заработала, морда покраснела, — глядя на меня, скалился Шулейко.— Еще полкружечки ему — и на равных.
— Нет-нет, — теперь уже активно замахал я руками. — Успеется. Дайте осесть выпитому.
— Осядет. Амур, полкружечки ему! — сказал Шулейко. — И про нас всех тоже не забудь.
Глаза Шулейко, как серо-зеленые маслины, выпирали из глазниц, отсвечивая мутным елейным блеском.
Голову, с полным лицом и приплюснутым боксерским носом — хотя к боксу никакого отношения он не имел — с коротким безвольным подбородком, под которым свисал другой, похожий на зоб, он держал немного откинув назад, глядя на всех как бы на расстоянии. Владея прекрасным чувством юмора и острым словом в компании или просто в обычной жизни, он никогда не проявлял этой своей способности на каких-нибудь «жизненных» для театра собраниях или сборах труппы. Сидел тише, чем мышь под веником. Никогда не поставит подпись в письме в высшую инстанцию, которое имеет намерение кого-нибудь защитить из обиженных коллег от узурпаторства местных чиновников или, наоборот, чтобы освободить от занимаемой должности того или иного узурпатора, который не справляется со своими обязанностями. А это обычно или директор, или главный режиссер, ниже в своей деятельной организованности актеры не опускаются. От их выпендрежа часто отдает примитивным диктаторством, а еще чаще — элементарным неумением работать. И актеры защищаются: выступают на собраниях, пишут письма в министерство культуры, в разные комиссии при президенте. Бывает, что и статьи в газету пишут: это уже чуть ли не последняя инстанция, где можно добиться справедливости. И вот тогда, когда большая половина актерских подписей утверждала положительность такого письма — потому как, что ни говори, а письма для интеллигентов, как камень у пролетариата: их оружие — ставил свою подпись Шулейко. Он заболел мыслью получить звание. И натолкнули его на эту мысль друзья-актеры, как-то на собрании «от балды» предложив включить его в список.
Шутки на этот счет — жестокие шутки. Здесь нет у актеров трезвой, реальной самооценки. Полностью отсутствует. Не дал им ее Бог — и все! Не дал!!!
А болезнь разъедает самолюбие, заливает плавленым воском слух реальности, куриной слепотой туманит глаза, представляя в мыслях — мечтах такой желанный медальный блеск.
