Бульвар | страница 2



Отсутствие времени — трагедия. В мире нет ниче­го выше и дороже времени. Незаметно — как воздух и мысль, невесомо — как солнечный луч, и в него, как в одну и ту же реку, дважды войти нельзя, оно — все богатство мира, отца и матери. Все временно, кроме самого времени. И ты его вечный арестант.

Старая, как мир, эта мысль всегда нова для каж­дого, потому что для каждого во времени — только свой отсчет.

Ухватив эту мысль — страшно оглянуться. Ему казалось» что жизнь относится милосердно к нему. Почему так думал? Он не знал. Может, и не стоит давать на это точный ответ. Смысл не в том, что и как думаешь. Скорее всего, главное другое: как себя чувствуешь в пространстве и времени? Ведь они всег­да единое и всегда последнее, что человеку дано Бо­гом.

И кто другой, как не сам, должен распоряжаться своим пространством и своим временем?! Твое каж­дое мгновение — от зеленой липкой почки на дере­ве до золотого листа, который в своем последнем дрожащем полете навеки ляжет на землю, — только твое, и всегда последнее. Как последняя точка в кон­це последнего слова...


***

Телефон зазвонил в восемь часов утра. Я еще ва­лялся в постели, хотя давно не спал. Делать что-то особенное не было необходимости, потому крутился с боку на бок, мозоля ленью время, когда нужно бу­дет вставать и, выполнив все туалетные процедуры, двигаться на работу. Никогда не завтракаю, даже чай не пью.

Не люблю ранние телефонные звонки. В своем большинстве, ничего хорошего они мне не приноси­ли. А теперь почему-то с рвением схватил трубку, бодро крикнул в нее:

— Да.

— Ты, Чабатарович?

В трубке голос Стаса, Вместе работаем. Стас — пе­дераст. Правда, мне это до лампочки, кто он есть: педе­раст, транссексуал или еще кто-то из так называемых сексуальных меньшинств. Он — педик, я — бабник. Так что, из-за этого одному на другого плевать?

Хотя, если откровенно говорить, отношусь я к этим меньшинствам (хотя и не подаю вида) с каким-то внутренним неуважением. Скорее всего, тут срабатывает мое воспитание, определить которое на се­годняшний день, пожалуй, невозможно. Чего только в нем не наметалось! И дух крестьянского скупер­дяйства; и люмпенское «все пропью, но мать не опо­зорю»; наплевательство идиота на всех и на все и в первую очередь на себя самого; и интеллигентное — «вам стоило бы попросить прощения», и это в то вре­мя, когда тебя избивают. Так что, как видно, тут полный набор дегенерата, мутанта, ублюдка, дика­ря (выбирай, что пожелаешь все подойдет), созре­вание которого началось в тот далекий — а может, и не такой уже далекий, потому что он и сегодня дает свои богатые всходы — переворот семнадцатого... Тут уже, как говорят, ни дать ни взять: что есть — то есть; твой вечный крест, твое мучение; каждый не­сет, что имеет.