— Интеллигентно-бандитская, — не задумываясь, даже не всматриваясь в мое лицо, ответила Наташа.
Меня немного удивила Наташина наблюдательность. Ответ был, как говорят, в десятку: таким «амплуа» в последнее время меня определяли на киностудии.
— Да и вообще, твоя морда мне знакома. Я уверена, что видела тебя где-то.
— Не ошибусь, если скажу где, — подхватил я.
— Ну? — заинтересованно взглянула Наташа.
— В страшном сне.
Мне совсем не хотелось раскрываться перед ней кто я и чем занимаюсь. Никогда об этом не говорил первым встречным, какой и была для меня Наташа.
— Нет-нет, уверена, что видела, — твердо сказала Наташа. — Тебя как зовут? — почти трезво спросила она.
— Александр. И давай оставим это: видела — не видела. Не для того собрались... — постарался перевести разговор на другую тему. — Выпьем.
Сквозь свои толстые стекла Наташа несколько мгновений смотрела на меня, что-то старательно вспоминая, потом выпила и снова закурила.
— Да закуси ты лучше, а то совсем опьянеешь.
— Не бойся, Александр! Наливай по третьей.
Налил. Выпили. Наташа начала закусывать. Из пепельницы тянулся тонкий дымок непотушенной сигареты. Я молча жевал.
Во мне начинало расти какое-то чувство растерянности. Весь мой богатый любовный опыт вдруг куда-то обрушился, будто подмытый половодьем берег. Я чувствовал себя неловко, как малолетка. Меня слегка подташнивало. Тьфу ты! А ведь не первый раз такое.
Я давно понят показушность некоторых моих знакомых, слушая иногда их рассказы: привел, мол, и как кошку — спереди, сзади, в губки... Слушая — не перебивал: пусть потешатся донжуанством. Один так заливал — заслушаешься. Даже неловко делалось за свой примитивизм и неумелость. А в результате выяснилось, что тот «певун» — девственник.
Наташа закусывала. Нет-нет, неправильно: она ела. На нее напал жор. Ела все, что попадалось под руку: сырок, колбасу, огурцы. Даже хлеб пошел, как свежая пицца.
Я был похож на стервятника, который терпеливо выжидает свое время. Только стервятник, судя по его поведению, делает это со спокойствием сфинкса.
Я нервничал. Когда-нибудь она закончит есть? Не позже, чем опустеют тарелки. И тогда снова прикинуться хамом?
Наташа смотрела на меня. За толстыми стеклами очков ее глаза были открытыми и какими-то слегка влажными. Щеки ее покраснели. Лицом она опиралась на левую руку, локоть которой стоял на столе. Сухим горлом, которое вдруг в одно мгновение пересохло, я глотнул, хотел что-то сказать — скорее всего, какую-нибудь глупость — но Наташа меня опередила:
