В историографии восстания Болотникова необходимо особо выделить работы М. Н. Покровского и Н. А. Рожкова.
И Покровский и Рожков субъективно противопоставляли себя буржуазным историкам, считали себя марксистами. Однако ни одному из них не удалось преодолеть влияние буржуазной исторической науки и создать действительно марксистскую концепцию истории Русского государства.
Трактовка Покровским восстания Болотникова во втором томе его «Русской истории с древнейших времен» (как и вея эта его работа в целом) должна была, по замыслу автора, означать новое, марксистское освещение вопроса, в противовес старым концепциям дворянско-буржуазных историков. В действительности, однако, Покровский, писавший «Русскую историю с древнейших времен» в период своей наибольшей близости к идеалистической философии Маха — Богданова, не мог дать и не дал марксистского изложения истории России. Исходя из принципиального отрицания возможности объективной исторической науки, Покровский подчинил трактовку событий и явлений русской истории своим политическим симпатиям и настроениям, что придало его изложению глубоко субъективный характер.
Отмеченные черты «Русской истории с древнейших времен» Покровского с исключительной яркостью выступают и в трактовке Покровским восстания Болотникова. Вся характеристика социальной природы восстания Болотникова у Покровского служит одной цели: опровергнуть тезис Платонова, что Болотников ставил «целью народного движения не только политический, но и общественный переворот». Достигает это Покровский приемом столь же наглядным, сколь и демонстративным: ссылкой на грамоты патриарха Гермогена с изложением содержания «листов» Болотникова. Но если для Платонова эти грамоты служат основным источником для характеристики антикрепостнической сущности восстания Болотникова, то по Покровскому получается, что из текста грамот Гермогена, напротив, «видно, как неосторожно было бы утверждать», что целью восстания Болотникова являлся общественный переворот: «Какой же был бы «общественный переворот» в том, что вотчины и поместья сторонников Шуйского перешли бы в руки их холопов, приставших к движению? Переменились бы владельцы вотчин, — а внутренний бы строй этих последних остался бы, конечно, неприкосновенным. Эта неприкосновенность старого строя особенно ясна из другого посула «воров»: давать холопам боярство, и воеводство, и окольничество. Вся московская иерархия предполагалась, значит, на своем месте...»
