— Да здравствует мировая революция! — воскликнул Левинэ.
Розалья Владимировна, не шелохнувшись, выслушала приговор сыну. Выражение высокомерия и строгости не изменило ей. Молчаливая, суровая, села она с дочерью в коляску, которая ждала ее у здания суда. Держась все так же прямо и уверенно, она взошла по лестнице гостиницы, отворила ключом дверь — и тут, в номере, кончилась выдержка.
Розалья Владимировна упала в кресло, потом вскочила и, держа кулаки у висков, заголосила, как в далекой юности:
— Его убьют! Убьют! Соня! Нашего Женю убьют! Я так и знала! Я нарочно тебя взяла, чтоб ты простилась... Почему ты не подошла к нему? Чего ты боишься? Он бы так не поступил! Он мстил за дедушку, за бабушку, за Минну, за Германа, за всю нашу нищую жизнь! И его убьют! Ты — бесчувственный человек! Как ты стала такой? Он бы иначе себя вел! Почему ты молчишь? Кричи! Плачь! Убивают нашего Женю!
Это было настолько неожиданно для всегда гордой и сдержанной матери, что Соня действительно заплакала.
— Его убьют! — выкрикивала мать. — Его нельзя спасти! Где его друзья? Почему они бросили его? Они не знают! Надо найти их, надо, чтоб они восстали!..
Тут она оборвала себя. Отняла пальцы от висков, одернула платье. — Я ничего этого не говорила, Соня,—промолвила а угрожающе. — Ты ничего не слышала.
— Я ничего не слышала,— покорно отвечала дочь, всхлипывая.
— Твой отец спас нас из нищеты,— сказала Розалья Владимировна. — Его память должна быть священна для нас.
Она опустилась в кресло. Некоторое время обе молчали.
— Мы похороним его на еврейском кладбище,— выговорила наконец мать.— Нам обязаны отдать его тело.
Кто спасет Левинэ?
Девятнадцатый год России вшами, голодом, сыпняком, белыми армиями, интервенцией осаждал революцию. Девятнадцатый год Германии взмокал кровью рабочих. Девятнадцатый год Версальским миром делил добычу победителей в незабываемой войне.
— Рабочие Мюнхена разгромлены и дезорганизованы,— говорил Эрнст Биллиг собравшимся у него товарищам,— Задача — как организовать стачку в защиту товарища Левинэ? — Он поднял кулаки над головой и, разжав пальцы, опустил руки, словно выронил что-то.— Но мы знаем теперь, какая партия подлинно революционная партия, подлинно наша, и мы должны сделать все возможное...
Громкий стук в дверь прервал его. Этот стук и грохот тяжелых сапог раздавались сегодня во многих рабочих жилищах. Через десять минут Эрнст Биллиг и его друзья шли улицам Мюнхена, подняв руки к помятым кепкам. Солдаты правительства Гофмана вели их, держа винтовки наперевес. Товарищ Фриц нетерпеливо ждал помилования Левинэ.
