— А как насчет земли, насчет недоимок? — спрашивали крестьяне.
— Недоимки платить надо, — твердо отвечал уполномоченный, — а землей распорядится хозяин земли русской. — Учредительное собрание.
— Опять, значит, «хозяин».
Стодесятинник, церковный староста Макей, увещевал мужиков:
— Терпеть надо, ждать. Теперь мы все — равноправные граждане, мирно должны жить, соблюдать, порядок. И насчет земли тоже надо порядок, как уполномоченный нам сказал. По закону надо, без закона нельзя...
Уехал уполномоченный, вопросы все остались неразрешенными. Жизнь не изменилась.
Уже четвертый месяц, как произошла Февральская революция. По-старому было тихо и неподвижно в деревне. Правда, чувствовалась какая-то тревога, настороженность, и чем дальше, тем заметнее становилось новое.
Стали прибывать с фронта солдаты. Никто не знал, пришли ли они в отпуск или дезертировали. Спрашивать их опасались, а сами они об этом не говорили. Солдаты всё острее и настойчивее поднимали вопросы, связанные с землей, с сельской и волостной властью. Макей стал крепче запирать свои ворота, часто просыпался по ночам. Тревожились и другие старожилы.
В волостном комитете села Алексеевки я застал председателя волостного комитета, разговаривающего с солдатом. Лицо председателя было одутловатое, глаза прятались за припухшими веками. Он долго рассматривал мой мандат и наконец глубоко вздохнул:
— От Совета, значит, из города?
— Да, от Владивостокского Совета. Приехал ознакомиться, как вы здесь живете.
— Ознакомиться? Что же, можно. Партейный, небось?
— Да, от большевиков я. Где бы мне остановиться?
Солдат поднялся со стула, расправил под поясом измятую гимнастерку.
— Товарищ, пойдемте ко мне. Мы с женой только двое. У нас и отдохнете.
Председатель тревожно взглянул на солдата, потом сказал:
— Ну что же, веди, Кирюха, к себе.
Кирюха был в стоптанных сапогах, полинялой гимнастерке и побывавшей в переделках грязно-серой солдатской шапке. С почерневшим лицом, истощенный, с живыми озабоченными глазами, он на фоне медлительной деревенской жизни выглядел как человек из другого мира.
Изба Кирюхи делилась на две половины. В передней комнате, куда мы вошли, стояла деревянная широкая кровать с горой подушек, покрытая белым покрывалом. В переднем углу — большой стол, вдоль стен широкие скамьи. В углу висело несколько икон.
Нас встретила женщина, приветливо поздоровалась со мной.
— Это товарищ из Владивостока, приехал от Совета, — сообщил Кирюха жене, — попотчуй гостя.
