— Лейтенант, — обратился к командиру Первослав, — что делать с этим? — Он указал на тихо скулившего Волка стволом автомата.
— Этого… примотать проволокой к во-он тому столбу, — лейтенант указал взглядом на ближайший столб, — пускай подыхает медленно.
Спустя десять минут, обнажившие короткие мечи отделения Чура и Первослава вошли в помещение котельной…
26 февраля 2077 года, ж/д станция Узловая, четыре часа пополуночи
Болело все. Каждый сантиметр израненного тела. Левая рука распухла в кисти и сильно ныла, правая просто занемела. Затекшие ноги тоже ничего не чувствовали. Хотелось пить. Правый глаз наполовину затек, и смотреть можно было лишь через узкую щелочку, левый вовсе не открывался. Хотелось сглотнуть, но слюны не было. Во рту засохшее, вперемешку с кровью костяное крошево от выбитых зубов, не сплюнуть.
Сколько зубов ему выбили эти лысые? — Два или три? — понятно не было. Передние, вроде как, целы, — и то хорошо! Челюсть вроде бы тоже… Волк пощупал языком левые верхние… «Точно, нету двух… Суки!..»
«Пить… Пить… Как же хочется пить… Суки, блядь…»
Перед единственным рабочим глазом нависла пелена, все расплывалось.
Где-то рядом эти лысые ублюдки. Жгут костер возле здания вокзала.
«Не спят, суки…»
Волк слышал как раз в полчаса мимо проходил патруль. Один раз он не вытерпел и попросил воды. Всего лишь глоток воды. Лучше бы не просил… Похоже, сломали еще одно ребро. Прикладом. Четвертое или пятое — было трудно определить. Казалось, что целых ребер у него вообще больше не осталось.
Рядом хрустнула ветка.
— Волк, это я, Белка, — послышался рядом знакомый манерный голос.
«Вот, блядь, тебя-то, козла дырявого, я только и ждал…»
Белка был местным пидором, которого Волк сильно недолюбливал и под настроение мог отвесить тому подзатыльник-другой. Волк вообще таких не любил. Раньше, до Войны, либеральные толерасты назвали бы Волка «гомофобом» (то есть, нормальным в сексуальном плане человеком), а теперь таких словечек почти никто не знал. Но многие из дикарей племени, которое харизматичный Волк возглавил три года назад, Белку очень даже любили… Ну а Волк особо тому не препятствовал. Лишь иногда проявлял свою «гомофобность» через подсрачники и подзатыльники.
— А, Бельчонок… — осклабился, привязанный к столбу Волк, — давай, развяжи скорее дядю Волка, пока эти пидоры лысые сюда снова не подошли…
— Да, да, сейчас! Я тебя развяжу! — Белка кинулся помогать пострадавшему.
Все время, с того самого момента как на станции послышались первые выстрелы и до глубокой ночи, Белка прятался на крыше той самой котельной, напротив которой висел Волк. Происходившее внизу Белке было хорошо слышно, и когда по ведущей на крышу лестнице стал кто-то подниматься, Белка забрался в рухнувшую когда-то давно на крышу котельной ржавую железную трубу. Его не заметили. Белка несколько часов просидел в трубе в мокрых, провонявших мочой штанах. Глубокой ночью Белка вылез из своего холодного укрытия и еще около часа боролся со страхом, пока наконец не решился спуститься с крыши. Может быть, он и бросил бы Волка висеть на столбе, да страшно было уходить в лес одному. Белка был труслив настолько, что при малейшей опасности его ноги и руки начинали трястись. И он очень боялся боли. Потому и был готов исполнять все пожелания и прихоти соплеменников, только бы те его не били.
